Анатолий Матвиенко: О национальных языках белорусов

Белорусский оппозиционный деятель Юрась Беленький как-то выдал глупость следующего содержания: «Моладзь, памятай: калі ты размаўляеш на расейскай мове, ты ў акупацыйнай арміі, якая страляе ў твой народ». Экстремистское заявление Беленького 2013 года благополучно забылась, пока его не повторил Зенон Позняк (цитировано из речи по поводу праздника Дзяды). Откровенно говоря, стенания о засилье «мовы акупантаў» смешно слышать из уст человека, который в начале девяностых внёс неоценимый вклад, чтобы Беларусь двигалась исключительно к русскому одноязычию. Именно русскому!

Второй известный государственный деятель того периода – Станислав Шушкевич – года до девяностого разговаривал исключительно по-русски. Поверьте – знаю, жили в одном подъезде в доме на улице Одоевского, он в девяносто седьмой квартире этажом выше и порой затапливал нас и соседей. В одночасье прозрел, начал ездить на работу в троллейбусе, пожимая руку всем узнавшим его пассажирам, и безудержно щебетал на мове. Очень качественно, не «трасянил» подобно своему предшественнику в парламенте Дементею, тот мне запомнился лишь обращением к депутатам: «Не стойце ў заднем праходзе».

Позняк, лидер парламентской фракции БНФ, и Шушкевич, председатель парламента, обеспечили государственную политику по жёсткому насаждению мовы, так сказать – ускоренно навязывали к ней любовь. Но принудительная любовь, если верить уголовному кодексу, означает изнасилование.

В стране творился форменный бардак. Помню, готовил старшего сына в школу и был в шоке: благодаря требованию равного количества белорусско- и русскоязычных классов в первых насчитывалось 5-7 учеников и до полусотни в остальных. Дети сидели в полупустых помещениях мовных классов или в переполненных, по трое-четверо за двухместной партой.

Для планомерной, аккуратной, тонкой работы по укреплению позиций мовы националистам девяностых не хватило элементарной культуры. Выросшие при советском авторитаризме, они надеялись решить деликатный вопрос грубым административным произволом. Получили обратный результат. Страна упустила шанс стать реально двуязычной. Александр Лукашенко, ненавистный деятелям вроде Позняка и Шушкевича, получил колоссальную поддержку. В том числе – благодаря гибкой языковой политике.

Пару слов о литературе. Если на мове не говорят, то на мове и книги не читают. И наоборот.

Не буду пересказывать историю раскола Союза писателей по политическому и языковому признаку. Оппозиция избрала мову идентификационным отличием для единомышленников, тогда как государственные органы русифицировались. Ко времени написания этой статьи стала заметна некоторая деполитизация языковых процессов. Интерес к мове проявляется у граждан, не поддерживающих оппозицию, но он не обрёл массовость. Какую бы популярность мовы не показывали ангажированные опросы, верю не им, а статистике Министерства информации. Если в последние годы народ приобретает не более нескольких процентов печатной продукции на мове от общего объёма белорусских книг, что составляет жалкий мизер в совокупном книжном потоке, преимущественно российского производства, такова реальная ниша мовы в нашей литературе. Львиная доля произведений белорусских авторов печатается по-русски. Притворяться, будто в республике два равных языка, означает топить мову дальше.

Странно наблюдать за попытками литературоведов делать вид, что тотального обрусения белорусской литературы не происходит. Читаю в ЛiМе заметку о выходе научного труда Анны Кислициной «Культурны градыент: ідэі, маніфесты, кірункі беларускай літаратуры на мяжы ХХ ― ХХІ стагоддзяў». Там, в частности, говорится, что автор «для характарыстыкі перыяду ўводзіць паняцце «новая літаратурная сітуацыя». Для яе характэрныя: разбурэнне іерархіі пісьменніцкай супольнасці, адмаўленне прызнаных канонаў і стандартаў творчасці, разнастайнасць жанраў і стыляў пісьма». Молодчина! Всё отметила, кроме одной ма-а-аленькой мелочи: белорусская литература стала сплошь русскоязычной, а на мове её так мало, будто печатают в подпольной типографии вроде ленинской «Искры». Вместо крика ужаса и битья в набат учёная дама рассуждает о «парадигме»,  «градиенте» и прочих высокоинтеллектуальных материях.

В первом номере «Полымя» за 2017 год напечатана аналогичная статья Ирины Шевляковой-Борзенко. Эта другая учёная дама, в отличие от Кислициной, не игнорирует очевидный факт – нечитаемость произведений, кои сама же рекламирует. Естественно, практически все упоминаемые авторы набраны из оппозиционного СБП. Шевлякова-Борзенко является членом этого объединения. Читательскому игнорированию коллег по СБП она придумала объяснение, рассуждая о «прынцыповай не-магчымасці беларускага масліту». То есть Короткевич и Быков были интересными массовому читателю, а современные – принципиально не могут. Почему? Минимального профессионализма не хватает? Думаю, скорее всего – так. Далее Шевлякова-Борзенко констатирует: «У новай інфармацыйнай рэальнасці тое, што не ўцягваецца ў агульную плынь, рызыкуе аказацца на ўзбочыне культурнага жыцця».

Я, не входящий в упомянутое оппозиционное объединение и вообще политкорректный, не осмеливаюсь выражаться от своего имени столь категорично. Выходит, Шевлякова-Борзенко характеризует перечисленные в статье работы Рублевской, Федоренко, Гапеева, Петровича (Саченко), Балахонова, Ходановича, Браво и других членов СБП как находящиеся «на ўзбочыне культурнага жыцця» или, по крайней мере, как рискующие быть выброшенными на обочину. Неожиданно неуважительно по отношению к соратникам!

Прошу прощения за углубление в политику. Автор, пишущий в Беларуси или про Беларусь, вынужден сделать выбор позиции. Я не навязываю свою позицию, просто показываю возможные варианты. Есть, конечно, и другой путь – дистанцироваться. Как, например, Татьяна Корсакова, её мистические романы публикуются в Москве по-русски, успешно расходятся… Но если касаешься белорусских реалий, выбор неизбежен.

Надо объяснить, почему не употребляю выражение «белорусский язык» как синонимичное «мове». Расскажу, пусть и получу на голову ушат с фекалиями. 

Националисты с презрением бросают: русскоязычные однажды договорятся, что русский язык – это белорусский язык. Возмущаются очень, осуждают, но не делают ничего путного, чтоб изменить существующее положение.

Ситуация у нас не типичная, редкая для Европы. На слуху всего несколько исключений. Большинство жителей Молдовы и Ирландии пользуются языком соседней более крупной страны, как и белорусы (с небольшими фонетическими и лексическими отличиями от оригинала). Есть реальное двуязычие – Бельгия и Швейцария, причём в конфедерации, кроме германо- и франкоязычных, имеются два итальянских кантона. На сербскохорватском говорят в частях бывшей СФРЮ. Всякий раз мультилингвизм или является следствием проблемных исторических процессов, или сам служит корнем множественных проблем.

Вводить принудительно единственный язык в Беларуси невозможно, потому что сейчас технически реально только русское моноязычие, и налицо предпосылки скатываться к нему дальше. Другого пути нет? Есть! И он единственный: возрождать мову, отталкиваясь от реального доминирующего русскоязычия. Как учат иностранный язык? Сначала пробуют излагать свои мысли в переводе с родного языка на этот иностранный, потом углубляются. Для абсолютного большинства белорусов, где в семьях говорят по-русски, мова – второй язык, по употребительности фактически равный иностранному. Только признав это, можно двигаться дальше.

Как русскоязычный патриот Беларуси, я заявляю: во-первых, это россияне разговаривают на нашем общем языке, национальном языке русских, украинцев и белорусов; во-вторых, у нас два национальных белорусских языка – русский и мова; в-третьих, не утрачена возможность придания мове функции реального коммуникационного средства, если действовать умно, последовательно и не торопясь.

Первое суждение, не самое тривиальное, пришло мне в голову в 70-е годы прошлого века при изучении вузовского предмета «История государства и права СССР». Преподаватель подсказал читать нормативные документы Великого княжества Московского, Русского царства и ВКЛ в оригинале, без адаптации. Они имелись в библиотеке, напечатанные современной кириллицей. Помню свое изумление. Московское наследие того времени не разобрать не то что без поллитры, даже и со словарём сложно. Но Статут Великого княжества Литовского, даже в самой ранней версии, на порядок понятнее документов времён Алексея Михайловича, писанных десятки лет спустя! И в нём чёрным по белу установлен язык делопроизводства ВКЛ – руский. Именно так, с одним «с».

Московский язык середины XVII века белорусский националист Деружинский оскорбительно обозвал языком «микроскопического московского улуса Орды, где славянизированные Юрием Долгоруким финские автохтоны три века изнывали под татаро-монгольским игом».

Грубовато сказано, примитивно и неверно – тот же «московский улус» не был изолирован от остальных земель современной центральной России и испытывал лингвистическое влияние… Но вернёмся к мове.

Язык Статута называют белорусским, старобелорусским, только почему-то не литовским, хотя Литовское княжество в ту пору существовало, а Беларусь – нет, Белой Русью в XV-XVI веках именовались земли восточнее. Не в названии дело, важно другое. К началу XVIII века московская письменность вдруг приблизилось к современности. Буквально – прыжком. Петровские уставы и «Юности честное зерцало» перевода не требуют. Что произошло? 

Московский диалект, ранее перенасыщенный финскими, тюркскими и булгарскими словечками (не русский в современном понимании, а старославянский), в петровскую эпоху быстро заимствовал лексику. Европейскую – техническую и военную. А бытовую – нашу. Не забываем, одним из главных наставников у детей царя Алексея Михайловича был Симеон Полоцкий. Тогда вдруг изменился церковный канон, с амвона заговорили иначе. Вот и причина влияния на московитов языка ВКЛ, предтечи современного русского и мовы. В некоторой степени – и украинского, ибо земли княжества простирались до нынешней Одессы.

В советское время нельзя было говорить громко, что современный русский – производный от литвинского русского не в меньшей степени, чем от московского старославянского. А ещё нам давали понять: мова – это великорусский язык, испорченный польскими примесями, и вообще мова – деревенская речь, фу-фу, колхозная-навозная, хотя с трибун говорилось противоположное. Сейчас проще, филологи подчёркивают преемственность современных восточнославянских языков от руского языка ВКЛ. Мои дилетанские фрагментарные догадки студенческих лет, оказывается, были правильными.

Если в Российской империи культурное наследство Симеона Полоцкого пустило корни, то в объединённом государстве ВКЛ и Речи Посполитой старобелорусский язык позже выкорчёвывался шляхтой вплоть до полного запрета в угоду полонизации. Мова тутейших после аннексии Россией земель ВКЛ была также запрещена высочайшим повелением – в прессе, в образовании, в богослужении, а восстанавливалась только при советской власти.

Но вот что интересно. В XIX веке Малая и Белая Русь находились в составе Российской империи, кроме нескольких современных украинских регионов. Русский язык был употребимым для культурной верхушки, конкурируя с французским. Пусть меня упрекнут в преувеличении роли белорусов, но кто оспорит вклад в русскоязычную культуру Николая Гоголя и Тараса Шевченко? Пардон, по поводу Шевченко беру слова обратно: украинцы считают его стопроцентно своим, подданного Российской империи, написавшего большинство прозаических произведений по-русски. Можно привести ещё десятки аргументов, вывод не меняется: язык, считающийся русским, на самом деле является общим для восточнославянских народов, результатом совместного многовекового культурного процесса. Белорусы имеют на русский язык не меньше прав, чем россияне и южные наши соседи. Для простоты игнорирую еврейский вклад в русскую словесность, иначе что-то придётся делить с Израилем.

Итак. Корни современного русского языка, в том числе, в руском языке ВКЛ. Русский – это наш язык. Ну, не только наш, пусть пользуются все желающие – и россияне, и украинцы, и русскоязычные жители других стран, не жалко.

Резюме: хлёсткий лозунг националиста Беленького не только глуп, он исторически абсурден.

Но из двух белорусских языков только один является уникальным – мова. Его нельзя терять. А мы теряем.

Функция мовы скукожилась до ритуально-официозной. На мове у нас гимн, текст военной и президентской присяги, официального русского эквивалента нет. Вопреки положениям Конституции и Закона о языках, у гражданина республики не примут заявление на обмен паспорта, заполненное по-русски. Мой младший сын окончил российский вуз, но вернулся в Беларусь, чтобы отдать долг Родине и отслужить в армии, текст присяги он зазубрил на мове, не слишком понимая, в чём же он там торжественно поклялся и отчего ему навязана мова, когда вся белорусская армия говорит на русском (точнее, в повседневности, – русском матерном). Топонимика основывается на мове. Транслитерация базируется на давно умершей белорусской латинице, это я узнал после попытки разобрать удивительные до безобразия надписи в метро. Написание фамилий в паспортах отталкивается исключительно от мовной фонетики, транслитерация с мовы на латиницу у многих выглядит чудовищно.

Перечисленные нонсенсы, не укрепляющие, а подрывающие позиции мовы,  кажутся мне пережитками административного хаоса первой половины 90-х годов. Из двух вечных вопросов «что делать» и «кто виноват» я поимённо ответил на второй – в первую очередь виноваты национально озабоченные активисты начала девяностых. С первым сложнее.

Я уже высказал собственное видение укрепления мовы, не углубляясь в конкретные методы. Свои рецепты у оппозиционеров. Их как раз отношу к категории «ничего путного». Вот один пример, что послужил предметом гордости наших националистов. Желая привлечь внимание к проблемам угасания мовы, Виктор Мартинович опубликовал роман с тем же названием – «Мова». Он не учёл, что у постели больного нужно соблюдать деликатность. Фантастический сюжет разворачивается в мире недалёкого будущего, скопированном с такового из сериала «Плохих людей нет». Авторы сериала – группа российских писателей под общим псевдонимом Хольм ван Зайчик, в нём Россия и Китай объединены в одно государство, включающее нашу страну. По Мартиновичу, в будущем на потомков белорусского народа отрывки мовоязычных текстов действуют подобно наркотику и запрещены китайско-русской диктатурой. Такова экспозиция, дальше пересказывать не хочется, но надо: герой снял в клубе случайную девку, ширнулся мовой и потрахался в сортире, подхватив триппер. Да, существует ещё фальшивая мова, похожая, но не вставляющая – украинская, ей втихую торгуют цыгане.

Поглядел бы на Мартиновича во время публичных чтений романа во Львове, случись такие, среди приверженцев «фальшивой» мовы… Боюсь, до следующего своего произведения автор не дожил бы. Более чем сомневаюсь, что распространение подобных текстов поможет решить проблему.

Часто слышатся сетования, не только на страницах государственной республиканской печати, но и в интернет-ресурсах, предоставляющих площадку противоположной стороне: оппозиция вынуждена отрабатывать гранты от спонсоров, чьи цели не совпадают или не всегда совпадают с интересами национальной идеи. Кто девушку угостил, тот её и танцует.

На съезде оппозиционного СБП в марте 2017 года снова прозвучали призывы станцевать на тех же граблях, что и Шушкевич с Позняком в начале девяностых: вводить мову, не чураясь принуждения. Петрович-Саченко так и заявил: требуется «прымус» (принуждение). Если нет других идей, приходится без конца мусолить старые, заношенные до дырок…

До простой и очевидной мысли, что совсем не зазорно быть белорусским патриотом и даже белорусским националистом, оставаясь, что вполне естественно, русскоязычным, наши бело-красно-белые горемыки не добрались. А уж идея, что белорусский патриотизм органично сочетается со стремлением к добрососедству с Россией, кажется им столь же нелепой, как кусок сала в еврейском кошерном супе.

Анатолий Матвиенко, politring.com

Ответить / Цитировать