«Надежда» отплывает последней…

«Надежда» отплывает последней… 23.04.2019 10:22

К 120-летию со дня рождения Владимира Набокова

100 лет назад, 15 апреля 1919 года, юный Владимир Набоков, будущий знаменитый Сирин или Nabokoff, писатель-шахматист-энтомолог, их семья и родственники, которые друг за другом перебрались после революции из Петербурга в Крым, – на греческом судне с символическим названием «Надежда» навсегда покинули Родину. И внезапно (во время партии в шахматы с отцом) явился Набокову сон. На его глазах конь, которого он держал в руке, превратился в Пегаса, а Пегас – в бабочку. И полетела эта бабочка в неведомое и тревожное будущее...

Лоди – так его звали в семье на английский манер – родился через 100 лет после Пушкина. Родился, как его Онегин, – «на брегах Невы». Лоди – старший сын в семье. Кроме него, было ещё четверо детей: Сергей, Ольга, Елена, Кирилл.

Отец, Владимир Дмитриевич, – один из лидеров кадетской партии России, депутат первой Государственной Думы, а в 1917 году – управляющий делами Временного правительства. Мать, Елена Ивановна, была сестрой Василия Ивановича Рукавишникова (из рода известных золотопромышленников) – дипломата, секретаря посольства в Риме. Он был бездетен, и в 1916 году всё миллионное состояние и недвижимость в России, в том числе усадьбу Рождествено под Петербургом, завещал Лоди, любимому племяннику. И вновь Онегинская аллюзия: «Мой дядя самых честных правил…».

Набоковы говорили и писали на трёх языках – русском, английском и французском. Лоди владел ими в совершенстве с раннего детства.

Однако, по его собственным словам, он научился читать по-английски прежде, чем по-русски. Уже став знаменитым писателем, Набоков любил повторять: «Моя голова разговаривает по-английски, моё сердце – по-русски, и моё ухо – по-французски».

В 1911 году он поступает в одно из самых дорогих учебных заведений России – Тенишевское училище.

«Прежде всего я смотрел, который из двух автомобилей, «бенц» или «уользлей», подан, чтобы мчать меня в школу, – вспоминал Набоков в «Других берегах». – Первый... был мышиного цвета ландолет. (А.Ф. Керенский просил его впоследствии для бегства из Зимнего дворца, но отец объяснил, что машина и слаба, и стара и едва ли годится для исторических поездок...)».

И вновь вспоминается бессмертный роман Пушкина, который спустя годы, в эмиграции, Набоков переведёт на английский и издаст в четырёх томах с комментариями:

«…Вот мой Онегин на свободе;

Острижен по последней моде,

Как dandy лондонский одет –

И наконец увидел свет.

Он по-французски совершенно

Мог изъясняться и писал;

Легко мазурку танцевал

И кланялся непринужденно;

Чего ж вам больше? Свет решил,

Что он умён и очень мил...».

***

В 1917-м в результате национализации семья Набоковых потеряла огромное состояние. За исключением жестянки с фамильными драгоценностями. Материнское жемчужное ожерелье пойдёт потом на оплату обучения Владимира в Кембридже.

А ещё на севере остались родовые поместья, роскошный особняк на Морской, недалеко от Невского проспекта, и большая коллекция бабочек. По примеру родителей Владимир увлёкся бабочками в семь лет.

И в Крыму он изучал бабочек, писал стихи, рассказы, играл в шахматы. Собранную здесь коллекцию бабочек ему тоже придётся бросить во время спешной эвакуации с полуострова.

***

Опасаясь красного террора, Родину Набоковы покидали вместе с «белыми». Эта партия на шахматной доске России, охваченной Гражданской войной (как не вспомнить здесь «Бег» Михаила Булгакова!), была за «чёрными» – большевиками. А Набоков, уже знаменитый писатель, в «Других берегах» расскажет об этом так:

«На небольшом греческом судне «Надежда», с грузом сушёных фруктов возвращавшемся в Пирей, мы в начале апреля вышли из севастопольской бухты. Порт уже был захвачен большевиками, шла беспорядочная стрельба, её звук, последний звук России, стал замирать, но берег всё ещё вспыхивал не то вечерним солнцем в стёклах, не то беззвучными отдалёнными взрывами, и я старался сосредоточить мысли на шахматной партии, которую играл с отцом…».

А вот как описывает Исход из Крыма известный биограф Набокова Брайан Бойд:

«…Беженцев на борту “Надежды” не кормили, и им пришлось довольствоваться собственными припасами – колбасой, яйцами, хлебом. На исходе второго дня вдали показался Константинополь и “пропал в сумраке ночи, опередившей судно”. На следующий день – 17 апреля 1919 года – Владимир, рано поднявшись со своей жёсткой скамьи, увидел восход солнца над Босфором, корабли, застывшие, словно в янтаре, и далёкие минареты. Поскольку Константинополь уже был переполнен беженцами, пассажиры “Надежды” не получили разрешения сойти на берег. Лишь после двухдневной стоянки, когда минареты стали казаться фабричными трубами, судно двинулось дальше, через Мраморное море.

Ещё два дня спустя “Надежда” вошла в афинский порт Пирей. Хотя у пассажиров кончились продовольствие и вода, корабль на двое суток поставили на карантин в Пирейской бухте, и лишь в день двадцатилетия Владимира Набокова он и его близкие сошли на берег Греции...».

Да, второй Рим не ждал беженцев из «немытого третьего Рима»…

***

Как бабочки, они полетели по миру. От берегов Тавриды – к берегам Эллады, а затем и к берегам Туманного Альбиона.

Владимир стал студентом Кембриджского университета, вначале специализируясь по энтомологии, затем сменив её на словесность. По словам Набокова, если бы не революция, он мог бы «целиком посвятить себя энтомологии и вообще не писать романов».

Он окончил Кембридж с дипломом второй степени по литературе и истории. С 1922 года он с нансеновским паспортом на 15 лет «осядет» в Берлине, где трагически погибнет его отец.

Репетиторство, съёмки статистом в немом кино, уроки тенниса и английского… Каким только трудом не пришлось зарабатывать Набокову! Лишь спустя годы его имя прославят на весь мир романы, написанные сначала на русском, а затем и на английском.

Его сон на судёнышке «Надежда» оказался пророческим.

***

Набоковские произведения нелегально привозили в Советский Союз. Они плыли, как судно «Надежда», из рук в руки.

А первым, кто осмелился легально вернуть нам Набокова, был прославленный чемпион, главный редактор журнала «64 – Шахматное обозрение» Анатолий Карпов. В августе 1986 года он опубликовал в этом популярном советском журнале две страницы из «Других берегов», где Набоков рассказывает о своём излюбленном занятии – составлении шахматных задач.

Избранное, включающее наиболее известные романы писателя, – первая книга Набокова в СССР, выпущенная в 1988 году издательством «Художественная литература». Купив в одном из книжных магазинов Ашхабада эту книгу, я, как и многие тогда, зачитывался «Машенькой», «Защитой Лужина», «Приглашением на казнь», «Другими берегами».

***

К «встрече» с Набоковым я уже был готов.

С одной стороны, я беседовал о нём с моими близкими: профессорами русской словесности Туркменского государственного университета имени Горького – мамой Евгенией Николаевной Ершовой (1924–2017), языковедом (в 2010 году за свой подвижнический труд по пропаганде русского языка за рубежом награждена президентом России медалью Пушкина) и дядей Николаем Николаевичем Ершовым (1937–2010), литературоведом.

С другой стороны, беседовал о «другом» Набокове – энтомологе – с мамой моей одноклассницы Риты Минной Алексеевной Даричевой, известным в Туркмении учёным, главным специалистом в республике по бабочкам. Она работала в институте зоологии Академии наук Туркмении, в 1967 году защитила кандидатскую диссертацию «Совки (Lepidoptera, Noctuidae) южной части равнинной Туркмении».

За её увлекательными рассказами о бабочках – настоящими стихотворениями в прозе – «охотились» многие журналисты республики. Конечно же, у Минны Алексеевны находилось всегда время и для меня, работавшего в конце 1980-х на Туркменском радио. О Набокове – энтомологе, а тем более, писателе мы, правда, говорили тогда ещё без микрофона. Просто так – за пиалой зелёного чая.

Кстати, Средняя (Центральная) Азия, как известно, занимает важное место в творчестве Набокова. В автобиографическом романе «Дар» Набоков воссоздаёт свою несостоявшуюся экспедицию, пытаясь хоть так утолить жажду путешествия в этот древний обширный регион для изучения бабочек.

«Умирая ранним утром (за несколько часов до кончины), Набоков (в глазах его стояли слёзы) произнёс последнюю фразу: «Бабочки, наверное, уже взлетают», – рассказывает писатель-натуралист, фотохудожник, краевед из Казахстана Александр Лухтанов. – Прощаясь с ними, он хотел сказать, что ему так и не удалось полюбоваться полётом аполлона автократора – крылатого самодержца Центральной Азии».

***

И вот теперь, «репатриировав» в 1996 году из родного-чужого, зарубежного ныне Ашхабада, где я родился в 1954-м, и живя 22 года в родной папиной и двух моих дедов Москве, я тоже, как и Набоков, не могу избавиться от снов:

Проживаю жизнь свою во сне.

Прошлого касаюсь тихо взглядом.

Я лечу, лечу над Ашхабадом.

Я лечу, лечу, лечу во сне.

Помню – всё. А я ведь не был столько!

Радостно свидание и горько.

Я лечу, лечу, лечу во сне.

«Яшули!» – кивают клёны мне…

Да, как бабочка, лечу и лечу в снах на отчину, ставшую после развала Советского Союза чужбиной, а мы в трагические 90-е – и живые, и мёртвые (родные и знакомые, уже упокоившиеся в этой земле!), – обратились в одночасье в эмигрантов.

Новый Исход… И могилы, могилы, могилы родных там, где ты или родился, или прожил многие годы. Да, мы, русские, – наверное, один из самых разделённых народов на свете! Разве мог я, ещё в советском Ашхабаде, когда открывал для себя Набокова, представить это даже в кошмарном сне?!

…А вот наяву за эти годы удавалось бывать в Ашхабаде очень редко: нужна виза и поездка обходится недёшево.

***

Март 2017-го… Я вновь приехал из Москвы к маме. Слава Богу, ещё застал её в живых. Побывал и на трёх ашхабадских кладбищах, поклонился родным – дедушке, бабушке, папе, дяде.

Дядя Николай Николаевич похоронен на новом кладбище в Чоганлы, далеко в песках, за каналом, теперь этот район тоже вошёл в состав Ашхабада. Впервые я побывал у него на могиле в августе 2014-го, когда приезжал на 90-летие мамы.

Когда уже уходил, вдруг увидел, что рядом с дядей похоронена Минна Алексеевна Даричева. А я и не знал, что её уже нет с нами. И вновь отметил для себя такую грустную особенность: люди, которые были знакомы, были как-то связаны в этой жизни, нередко оказываются соседями на погосте. Минны Алексеевны нет… А бабочка на памятнике (она вместо фото усопшей!), одна из тех, что Минна Даричева открыла и описала, подобно её душе, летит и летит. В вечность!

…В октябре 2017-го рядом с Николаем Николаевичем и Минной Алексеевной упокоилась и моя мама Евгения Николаевна. Смогу ли я когда-нибудь побывать на могиле мамы? Бог весть!

Но, перечитывая Набокова, лечу в своих снах в Ашхабад на родные могилки. Особенно часто к маме. Лечу, чтобы, как принято по-русски, присесть на мгновение рядом.

***

Итак, март 2017-го, мой последний приезд в Ашхабад, мама ещё жива. После посещения нового кладбища жду на остановке автобус. В стае бродячих собак возле нас и большой белый алабай. Пожилая одинокая русская женщина, бывшая сотрудница одного из НИИ Академии наук Туркмении, приезжала на могилу матери. Тоже сидит под навесом и ждёт автобуса. Она накормила в очередной раз собак тем, чем могла: привезла им кефира и хлеба.

Перед Азиадой туркменскую столицу приводят в идеальный порядок. Ашхабад за эти годы сильно разросся, поглотив пригороды и превратившись в «миллионник».

Вот и дачные посёлки по дороге на кладбище снесли – «приземляют» мировой уровень грандиозного события. Теперь коммунальщикам была дана команда ловить и убивать бродячих собак, которые прежде жили в посёлках и охраняли вполне добротные дома (как это похоже на первую волну русской эмиграции!).

Вот и многих своих подопечных сегодня женщина уже не увидела.

– Прячьтесь, – говорит она с грустью алабаю, – ведь и вас поймают и убьют.

Тот смотрит на неё, как человек, всё-всё понимает. И не убегает.

Подошёл автобус. Я попрощался с женщиной.

А она осталась с теми, кого любила теперь больше всего на свете и кого хотела уберечь от беды...

***

Когда в конце 1960-х  у Набокова, который в то время уже жил в Швейцарии, в одном из интервью спросили, как он относится к Москве, писатель ответил: «Не перестаю надеяться побывать в Москве».

В Россию Набоков вновь и вновь возвращался в своих снах. Но вернулся к нам не сам великий писатель, а его книги. Благодаря его потрясающему дару – словно он рассказывает о пережитом именно тебе – эти книги помогли и мне.

Помогли не примириться с горькой участью эмигранта, а изменить свою судьбу.

Николай Головкин, Столетие