Юрий Погода: «…Довольно петь о Беатриче!» 28.09.2016 16:38Сто лет тому назад Родина наша была в огне. Третий год продолжалась эта бессмысленная, как позже признавались абсолютно все её участники, кровавая бойня. Не мы её начинали, и не нам нести за неё ответственность. Но помнить о ней мы должны.
Плакат «Священная война»
Известно, сколь мощный взрыв поистине всенародного негодования к поджигателям войны – и столь же всеобщего энтузиазма покарать агрессора – вызвало сообщение о германском ультиматуме, и объявлении ею войны России. Поэтическая реакция последовала тотчас. «Война», – так озаглавил свой отклик поэт Александр Рославлев:
Полки проходят за полками,
Гремя, сверкая и пыля,
Вся ощетинилась штыками
Во гневе русская земля.
В столице толпы, флаги, клики…
И единенье, и гроза,
Порыв безмерный и великий,
Слезами полнящий глаза.
За дело правды мыслит каждый
Себя, как жертву, принести.
С такой святой, глубокой жаждой
Победны, Русь, твои пути.
Коль миротворческое слово
В враге ответа не нашло,
Осудим твердо и сурово
Его дерзающее зло.
С притворно-рыцарским задором
Пусть нам тевтонец не грозить, -
Господь следит за нашим спором
И в нем виновного сразит.
Пылай, война, не ради пира
Того, чей умысел хитер,
Да будет нам залогом мира
Твой очистительный костер.
Георгий Победоносец, идущий на помощь. Почтовая открытка 1914 г.
Газеты и журналы публикуют текст Высочайшего манифеста, разъяснения сути конфликта, и последующие отклики – стихотворные, что примечательно. В частности, издатель и редактор журнала «Пробуждение» Н.В. Корецкий, и сам даровитый поэт, в своей статье «Неизбежная война» писал:
«Нависли над Европой темные грозовые тучи и разразились кровавым дождем…
Загремели пушки…
Поблекли, взрощенные трудом разумного прогресса, цветы искусства, литературы, погасли священные огни идеи мира, пали стены Гаагскаго Дворца, и страшный призрак европейской войны стремится утопить в океане крови все взлелеянное человеческой мыслью.
Созванный на 2-е сентября всемирный конгресс мира отменен, а заседал бы он в той самой Вене, откуда, как черная змея, выползла инициатива войны.
Лицемерная культура сняла с себя мантию и маску: уверения Австрии, что она будет придерживаться постановлений гаагской конференции, обагрились кровью мирных белградских жителей, свершилось потрясающее событие и даже люди, воспитанные на принципе: «не убий», ринулись в грандиозную оргию международного убийства. Свершилось что-то неизбежное, и Россия, не призывавшая бога злобы, бога смерти, всеразрушающего, безпощадного бога войны, преклоняясь перед миром, волей-неволей идет к нему навстречу.
Во имя справедливости на земле!
И да поможет ей Истинный Бог победить врага, зовущего к взаимоистреблению, победить кровожадного тевтонского зверя, заставившего человечество поднять меч, и тем навсегда спасти людей от его омерзительного дыхания и рычания.
Час пробил!
Высочайший Манифест зовет нас встать на защиту дорогой нам Русской Земли дружно и самоотверженно, зовет позабыть внутренние распри, оградить достоинство, целость России и положение её среди великих держав.
Пусть же сольется народное сердце в созвучие с сердцем своего Державного Вождя, сказавшего нам, что, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей, мир не будет заключен.
И мы клянемся объединиться для защиты нашего отечества от позорного кровавого германского натиска, от нависшего над Европой зловещим кошмаром тевтонского милитаризма.
И да будет в этот миг весь русский народ: и правительство, и общество, и правые, и левые – одна великая, непобедимая русская душа, а в ней наша слава, наша надежда, наше прекрасное будущее с его светлой не разрушающей, а созидающей культурой!
Вперед! С нами Бог! Да здравствует русская самоотверженная армия! Да здравствует её Верховный Вождь!
Мы не объявляли войну: война эта оборонительная, неизбежная.
«Раз усилия к сохранению мира не достигли успеха, необходимо с мужеством встретить грядущие события! Граждане обязаны выполнить свой долг и взяться за оружие».
Спаси, Господи, люди Твоя!
Вожди Европы в борьбе с германскими народами. Плакат 1914 г.
Литераторам объявляется добровольная мобилизация. Отклик последовал незамедлительно. «Пора!» – так озаглавил своё стихотворение, опубликованное в первом же августовском номере упомянутого журнала «Пробуждение» известный поэт Николай Агнивцев, впоследствии автор сборника «Под звон мечей», вышедшего из печати в 1915 году:
Поэты, встаньте в общем кличе!
Довольно петь о Беатриче!
Уже в полях свистит картечь
И реют ядра!.. О, поэты,
Пора звенящие сонеты
Перековать на звонкий меч!..
Пока оружия не сложит
Раздутый Спесью швабский гном,
Пусть каждый бьется тем, чем может!..
Солдат – штыком, поэт – пером!..
Пусть вместе с кровью песня льется,
И верьте: в далях голубых -
Ценою крови вам зачтется -
Из сердца вылившийся стих!
Я слышу гул далекой битвы,
И вот: проклятья и молитвы,
Железо, золото и медь -
Бросаю в горн святого гнева,
Чтоб сталью нового напева
С нежданной силой зазвенеть!
А вот его же, буквально следом написанное, стихотворение, где Николай Яковлевич нащупывает очень верные параллели, вынеся это сопоставление из прямо в заголовок: «1812 – 1914».
Поля родные задрожали,
Когда, поднявшись Русью всей
Мы грудью голою встречали
В броню закованных гостей…
Взрывая тучи грозной пыли,
Сошлись мужик и гренадер
И оба Вечности явили –
Безсмертной доблести пример!
- Смоленск!.. Москва!.. Но, волей Рока,
Застыла дерзкая рука,
И меч пришельца был далеко
Отброшен взмахом кулака!..
***
И вот, опять, мы все на страже
Плечом к плечу сомкнулись в ряд.
И доблесть наша точно та же,
Что и сто лет тому назад!
И, вновь, как прежде, мы ответим
За Русь – мильонами голов,
И, вновь, как прежде, грудью встретим,
И грудью вытесним врагов!..
Идеологическое, скажем так, обеспечение боевых действий было весьма мощным: помимо известий с театров войны, всевозможных «летописей» её, издавалось, в частности, очень много плакатов, знакомящих население как со значительными сражениями (под Гумбиненом, Сталупененом, Липско, Орлау, Лашевом и т.д.), так и с подвигами героев: казаков Лавина и Приданникова, штабс-капитана Нестерова и полковника Комарова… Самым же первым героем, награждённым «Георгием», был, как известно, донской казак Козьма Фирсович Крючков, геройски вступивший в схватку с много превосходящим по численности отрядом немцев, получившим 16 ранений, но вышедшим из битвы победителем. Поступок этот был растиражирован во множестве плакатов, на которых к воспеванию славного дела русского удальца приложили руку и стихотворцы. «1-й Герой», – так озаглавил своё стихотворение один из них, имя которого, увы, остаётся неизвестным:
Четыре русских казака,
А немцев было тридцать два,
И вот один казак Крючков,
Вдруг в кучу врезался врагов,
Три остальных за ним спешат,
И немцев вкруг себя крошат.
И вот чрез несколько минут
Настал для немцев уж капут.
Хоть и залит Крючков весь кровью,
Но не моргнёт он даже бровью.
Он смело вкруг себя рубил,
Одиннадцать врагов убил,
И получив шестнадцать ран
Без помощи доехал в стан.
За храбрость стал казак донской
Теперь известен как герой.
1-й Герой. Плакат 1914 г.
Поэт, на то время многообещающий (мы рассказывали о нём в недавно опубликованной статье «Мир «Пробуждения», сгинувший во мраке русской смуты») – Владимир Карпов, в своём послании «Сербская песня» мысленно устремлялся к нашим братьям, которых первыми набросились австро-германские стервятники в той войне:
Снова ты будешь, родная.
Участь оплакивать вдовью,-
Тихие воды Дуная
Снова окрасились кровью.
Вторгнулся ворог кичливый,
Волком он рыщет несытым,
Наши родимые нивы
Топчет он конским копытом.
Слышишь, – труба боевая
Воет звончей и победней,
Храбрых бойцов призывая
К битве кровавой, последней.
Дрогнут от топота нивы,
Дрогнет земная утроба,
Слыша родные призывы,
Мертвые встанут из гроба.
Поэтесса Галина Галина (Глафира Николаевна Мамошина) в стихотворении «Святое слово» акцентировала внимание читателей на безбожности этой войны:
Когда австрийцами пред битвой
К престолу папы послан был
Посол: просить его молитвы,
Чтоб он их меч благословил,
Чтоб шла их рать непобедимо
Под сенью царственных порфир…
Им отвечал Непогрешимый:
- Благословляю я лишь мир!
Картина «За всё человечество! – за Отчизну!». Художник И.И. Веертс
В том, что данный военный конфликт представлял собой, изначально, сражение Зла, восставшего на Добро, не сомневался целый мир. Здесь мы приводим, в качестве иллюстрации, лишь несколько рисунков, подтверждающих данный тезис: расстрел Иисуса Христа, представленного как дезертира (солдаты воюющих стран расстреливают Спасителя; американская антивоенная карикатура 1916 года), расстрел немцами («просвещёнными европейцами») святых икон в православном храме… О том же говорилось и в стихах: скажем, под названием «Воины» поэта Юрия Зубовского:
Расстрел Христа солдатами воюющих стран, (расстрел икон немцами)
Идёте вы по жутким мертвым селам
(В них злобно тешил враг неистовство свое),
И заунывно с криком невеселым
Над вами жадное летает воронье.
От мирных сёл войною грозной взяты,
Услышав горький стон своей родной страны,
Идете вы – могучие солдаты, -
России верные и храбрые сыны.
Своею кровью нивы орошая,
Собою жертвуя покорно вновь и вновь,
Идёте вы, и вас ведёт большая
К родной стране великая любовь.
Вам счастье родины дороже вашей жизни,
Но знайте, что и вы – отважны и сильны –
Неизмеримо-дороги отчизне,
Как матери её достойные сыны.
А также и у Леонида Белобрыксина, стих «У развалин храма»:
Небо безоблачно. Падают прямо
Струи скользящих, прозрачных лучей…
Видны развалины старого храма.
Груды обломков, куски кирпичей…
В нише глубокой чернеет Распятье,
Тернии сжали Святое чело,
Чудится голос: „Возлюбимте, братья,
Нам совершивших великое зло»…
Чудится голос… На куполе храма
Грузным снарядом пробита дыра;
Сорваны с петель узорные рамы;
Грязью замаран покров алтаря…
Хочется верить в святое прощенье;
Сердце горячей любовью горит…
Хочется верить и хочется мщенья…
Сердце терзается, сердце болит…
Обратите внимание: не «убей немца», как это звучало в прокламациях потом, четверть века спустя, а «возлюбимте, братья, нам совершивших великое зло», как призыв свыше. Но, конечно, главные слова молитвы – им, защитникам Родины. Ранее упомянутый поэт Юрий (Георгий) Николаевич Зубовский, ведь как предчувствовал, оцените: в стихотворении «Новый год», помещённом позже, в новогоднем (1917) номере журнала «Огонёк», он писал: «…Я слышу звуки похорон… / День жутким трауром одетый…». Но в те дни – дни Великой войны – он ощущал иное:
Нынче молятся скорбно и строго
С неизбывной тоскою без слов…
Где-то там огневая дорога,
Где-то гибнет так много, так много
Нашей родины лучших сынов.
Там – глубокого горя могила…
Страшен смерти настойчивый взгляд.
Там метельные паникадила
Над великой могилой уныло
С безысходной печалью звенят.
И поют панихиды ветра им,
Снежный ладан над полем куря…
Награди их немеркнущим раем,
Их, чье гордое имя над краем
Будет вечно сверкать, как заря!
Те же, почти, настроения отражены и в его стихотворении «Молитва» (опубликованном буквально за две недели до «огоньковского», в декабре 1916-го):
Много их – сынов святой Руси
Пало на полях родного края…
Души их на небо вознеси,
Даруй мир им в горних кущах рая.
За ряды безвременных могил,
Мы за них – за убиенных молим…
Из метельных, снеговых кадил
Белый ладан поплывет над полем.
Похоронно запоют ветра,
Будет стон их неизбывно-долог,
И раскинуть вьюги до утра
Над усопшими холодный полог.
Мир тому, кто за страну свою
Отдал жизнь безропотно и просто,
Кто уснул в неведомом краю
На просторах снежного погоста.
Опасаясь утомить наших читателей (и в то же время зная, что в интернете существует целое сообщество почитателей творчества Юрия Зубовского, по крупицам сыскивающих его стихи, разбросанные по разным журналам той поры), публикуем ещё одно, озаглавленное «Молитва ангелов», из журнала «Пробуждение»:
Когда умолкнет гул безумной, грозной битвы
И ночь окутает безмолвием просторы,
С небес слетают ангельские хоры
И над усопшими поют свои молитвы.
О, дай им, Господи, ушедшим от юдоли
Житейских, страшных мук, познать покой безгрешный,
Так молится печальный Ангел в поле,
Склонясь над трупами и плача неутешно.
Им – павшим воинам, героям грозной битвы –
Дай благость тишины! Была горька их доля!
И ангелов печальные молитвы
Взлетают к небесам от мертвенного поля!
Плакат «Явлюся ему я Сам», созданный по картине «Явление Христа» художника Ф.Пауэльса
Таково было общее настроение общества, мыслями устремлявшегося к воинам Великой войны, и сердцем своим им сомолитствовавшего. К «Павшим в бою» обращалась тоже малоизвестная ныне поэтесса и переводчик Мария Ивановна Брусянина (1874 1942):
Вам, павшим в славном, кровавом бою,
Сыны нашей родины милой –
Вам тихую песню я скорбно пою,
Рыдая над вашей могилой.
Хочу я у мертвых прошенья просить
За всех, кто в живых остается,
Кто смеет надеяться, верить, любить,
Чья кровь на полях не прольется.
Окончится бой – обновится земля,
От крови тучней она станет,
Цветами покроются снова поля
И колос налившийся встанет.
Но вы, чьи останки в могилу уйдут –
Для вас та пора не настанет, -
И птицы вам песен своих не споют,
И солнце в глаза не заглянет.
Простите-ж, что смели мы радость любить,
Когда вы томились в печали,
Простите за то, что остались мы жить,
Когда вы за нас умирали.
Чувство вины – что мы по тем или иным причинам физически не с вами, солдатами, на полях сражения – пронизывает творчество многих поэтов Серебряного века. В частности, Вера Евгеньевна Аренс в стихотворении «Жениху» выразила его так:
Поэтесса Вера Аренс
Нет, милый, алых лент мне в косу не дари,
Теперь не до того и ленты цвета крови…
Мне сердце ранит боль, что там богатыри
Легли в бою костьми и бой начнется новый.
Нет, роз не надо мне и не целуй в уста,
Скажи, не слышишь разве горечь поцелуя,
И можешь-ли ты счастлив быть, когда
Кругом все не живут, а пламенно тоскуют?
Вот, прилетит потом крылатой птицей весть,
Что враг лихой разбит, и славную победу
Нам возвестит герольд и ранит немцев спесь,
В тот день прижмешь к груди меня, свою Рогнеду.
Похожие чувства испытывал и вовсе забытый ныне поэт Б. Макаровский (стихотворение «В дни войны»):
Опять – и сиянье луны,
И грёзы, и яд поцелуя, -
Но в дни этой страшной войны
Петь песни мои не могу я!..
Сжимается сердце тоской!..
С полей безпощадных сражений
Плывут и плывут предо мной
Кровавые скорбные тени…
Я нижу несметную рать
Бойцов, что за родину пали…
О, родина, родина-мать!
Ты вся в безысходной печали!
Забыв лучезарные сны,
Я плачу с тобою, тоскуя…
И в дни этой страшной войны
Петь песни мои не могу я!..
Но преобладали всё же, как нам представляется, более оптимистичные взгляды. Ещё более прочно забытый ныне поэт Павел Попов писал тогда в своём стихотворении «Здесь и там»:
Защитникам нашим мы славу поём,
Молясь за них в битвах опасных,
А труд и заботу свои отдаём
Семействам ушедших запасных.
Несите высоко победный свой стяг,
Родные воители наши!
А жен и детей, и домашний очаг
Друзья охраняют здесь ваши.
Здоровье и жизнь за отчизну свою
Отдать вы, герои, готовы.
Наш долг защитить от лишений семью,
От зла уберечь ваши кровы.
Когда же сразите злодея-врага,
К отцам возвратитесь детям, -
Мы – эта минута нам всем дорога –
Горячим объятьем вас встретим.
Сильна и отважна отчизна моя –
То знает и малый, и старый.
Спаси же, о, Господи, люди твоя,
Победу нам полную даруй.
Известно, сколь много шума понаделала в своё время песня «Ночь порвёт наболевшие нити…», исполненная группой «Любэ». Тем более, что слова её, как сообщалось в одной из ранних публикаций, были написаны «офицером Первой мировой». На поверку «новое» оказалось хорошо забытым старым. Выяснилось, что до Игоря Матвиенко музыку на эти слова уже создавали композиторы Н.И.Казанли (1914), М.П.Речкунов (1915) и их современник В.И. Ребриков. А впервые исполняла эту песню солистка Мариинского театра Мария Долина, умершая в 1919 году в Париже от испанки – первая женщина, награждённая командорским крестом сербского (sic!) ордена святого Саввы за серию славянских концертов. Игорь Матвиенко и группа «Любэ» просто дали этой песне вторую жизнь. А дотошные букинисты нашли автора её слов: ним оказался поистине замечательный поэт Серебряного века Сергей Копыткин. Творчество его оказалось, из-за сугубо монархических убеждений автора, под жесточайшим запретом после «Великого Октября». Ныне, стараниями энтузиастов, имя это возвращено в литературу. Издана книга «Про поэта Сергея Копыткина» (2007, СПб). Здесь мы умолкаем – но интересующийся, и имеющий интернет, как говорится, да обрящет… Скажем лишь, что тема: «В лазарете» вообще была чрезвычайно популярной в стихах того времени. Вот как раскрыл её, к примеру, Б. Макаровский (ещё одно исчезнувшее имя с небосклона Серебряного века):
Поэт Сергей Копыткин
Сестра, я чувствую, я знаю,
Что смерть близка… Еще вчера
Исполнить то, что я желаю,
Ты обещала мне, сестра…
Здесь, на груди своей, портрет
Любимой женщины ношу я…
Хочу сдержать я свой обет-
И умереть, его целуя…
Сестра, печальна жизнь моя -
И эту жизнь я не жалею…
Так много муки вынес я
За счастье призрачное с нею…
Её любовь прошла, как сон -
И я ушел во мрак печали…
Как похоронный тихий звон
Слова прощальные звучали.
Но я люблю ее, сестра…
Я все простил и примирился,
Сегодня ночью, до утра,
Я за неё в тиши молился…
Смертельно раненый в бою,
Я умираю в лазарете…
Ты напиши про смерть мою,
Но не пиши про слезы эти…
А вот ещё одно до времени утраченное имя – поэта Н. Якубовича. Тема, и даже название, те же «В лазарете»:
Он умирал в лазурный час разсвета…
Через окно большое лазарета
Лучи зари его чело ласкали…
А там… вдали… орудья грохотали…
Усталая сестра, склонившись к изголовью,
Смотрела на него с печалью и любовью,
И с уст её срывалася молитва…
Я там… вдали… все жарче была битва…
Вся грудь его была шрапнелью смята,
Но бредил он: „вперед, вперед ребята»…
И голову хотел поднять с подушки…
А там… вдали… гремели грозно пушки…
Скончался он разсветною порою…
Сестра на крест почившему герою
Вила венок из ландышей и ели…
А там… вдали… орудия гремели…
Медсестра – Сестра милосердия (что и точнее, и нежнее) – очень частый герой стихов того времени. Это понятно. Она часто и исповедь раненого перед смертью принимала, если рядом не было священника, и была единственным, зачастую, посредником между умирающим и его близкими. И даже некой персонификацией их: матери, сестры, жены, дочери… Вот что писала в своём стихотворении «Сестра милосердия» поэтесса Н. Коробицына (ещё одно имя, возвращаемое нами из Леты, реки забвения):
Жизнь тебе с детства казалась тяжелою,
Счастлива ты не была,
Ты говорила: „Как быть мне веселою,
Если вокруг столько зла!»
Слезы чужие, страдания, жалобы
Ты не могла выносить…
Ты свою жизнь, свою душу желала-бы
В жертву любви посвятить.
Кровь где-то льется. Грохочут сражения…
Ужас и мрак – впереди.
Смело идешь ты на подвиг терпения
С красным крестом на груди.
Подвиг терпения – какие именно русские, ёмкие и точные слова! Но вот рядом ещё один образ: безвестной могилы. Тоже очень точный. И очень русский: огромны наши просторы. А что-до той войны, то могилы Русских воинов остались и в Шампани, и под Салониками, и в Македонии… Велика и обильна была тогда жатва Смерти.
Я нашел твою могилу. Мне откос шепнул о ней.
У оврага в диких травах я искал твоих костей.
Не друзья похоронили, а сама природа-мать
Пожелала прах твой бедный одиноко закопать.
В половодье бушевали волны пенистой реки
И к тебе несли любовно ил, и камни, и пески.
Из страны чужой, далекой я летал к тебе мечтой,
А теперь… стою средь поля с непокрытой головой.
И не знаю, где-же правда, если ты лежишь во мгле,
Не найдя себе приюта на родной своей земле.
Брошу дружеской рукою горсть песку, а вот цветы…
Пусть изсушатся ветрами, как осенние листы!
Уходя, на холм твой кину долгий взор, – прощальный взор,
Затаив глубоко в сердце грустных глаз твоих укор.
Картина «Смерть героя». Художник О. Гёпнер
Это стихи Владимира Васильевича Уманова-Каплуновского (1865 — 1939), дворянина, предки которого были священниками, обрели и много лет являлись хранителями чудотворного образа Казанской (Каплуновской) иконы Божией Матери, споспешницы Полтавской победы 1709 года. Лирика его собрана в нескольких поэтических сборниках (все сплошь дореволюционные); после Октябрьской революции член Всероссийского союза писателей В. В. Каплуновский подвизался больше в качестве переводчика… Написал ряд «стихотворений в прозе».
Поэт Владимир Уманов-Каплуновский
Кстати говоря: этот ныне почти забытый жанр был в тот период, во время Великой войны, достаточно развит. Приведём здесь, как образец такого рода творчества, сочинение «Выход эскадры» Сергея Александровича Гарина (Гарфильда) – русского прозаика, поэта, драматурга и публициста (1873 – 1926), опубликованное с пометкой «Действующий флот».
«Дымит дредноут; чернеют мачты, а за кормою кипит волна. И дремлют в башнях колоссы стали – тела орудий, несущих гром. Изящный крейсер, одетый в броню, бурлить винтами, ускорив бег, и тоже смотрит глазами пушек – очами смерти, на горизонт… А рядом смело, как гончих стая, из миноносцев идёт отряд, взлетая лихо на гребень вала, чтоб снова скрыться в седых волнах…
Идет эскадра… Как точки, люди на фоне серых, железных плит!.. Как точки, люди, но ряд колоссов их воле служит – послушен им…
Вот на гиганте, с горою башен, вошел на мостик сам адмирал… Взглянул пытливо… И вдруг на мачте, в одно мгновенье, взвился флажок…
И вся эскадра свернула влево, кидая в бездну стальную грудь… Сигнал вторичный: гиганты вправо пошли, качаясь, пыхтя в ходу, а крейсера же и миноносцы, гуськом, как цапли во время лета, одною лентой несутся вдаль…
Белеет море, в барашках волны, крепчает ветер,- ревет в снастях, а с голубого простора неба бросаешь солнце свои лучи…
Даль неизвестна; даль необъятна… „О, что скрываешь ты, горизонт?!. Несешь-ли славу, восторги битвы, вплетешь-ли лавры в венок побед?!.».
Идет эскадра… Как точки, люди на фоне серых, железных плит! Но все их мысли, но все их чувства летят пытливо за горизонт!
„Скорей же, время, быстрее, волны!.. Шепни же, ветер, где скрылся враг!..»
Так в даль немую, и с жаждой боя, идёт эскадра…
Счастливый путь!..».
Честно говоря, проза того времени, и без претензий на стихи, тоже читается безо всякого напряжения. Возьмём, к примеру, короткий рассказ тоже отнюдь не широко известного сейчас, но тогда достаточно популярного писателя, поэта и публициста Павла Ивановича Заякина-Уральского (1877-1920), под названием «Пленный».
«Письмо на родину». Почтовая открытка 1915 года
«У командирского блиндажа стояли рослые фигуры, в касках с серыми чехлами, в темно-коричневых шинелях, резко выделявшиеся одним наружным видом в группе конвоировавших их наших солдат.
- Пленные немцы,- пояснил мне стоявший около этой группы прапорщик Нижегородцев,- из Тильзита, пруссаки…
Я беглым взором окинул их фигуры. Лица выбритые, скуластые, темного цвета. Все смотрят в землю тусклым, ничего не выражающим взором.
Прапорщик Нижегородцев торопливо, скороговоркой начал рассказывать:
- Взяли их на правом фланге… Там наши встретились с ними вплотную… Ударили в штыки… Пруссаки сразу – назад, удирать… Ну, наши, конечно, покрошили их порядочно… этих, побросавших ружья, захватили и привели к командиру… На допросе ничего не говорят… Теперь направляют их в штаб… Один, раненый, мальчишка, с языком… Его унесли на носилках в перевязочную…
Вышел адъютант, передал старшему из конвойных пакет, приказал вести пленных в штаб и там их сдать, кому следует.
Я еще раз посмотрел на пленных, но ничего не прочел на темных лицах и в стеклянных взорах, только заметил, как один из них, поворачиваясь уходит, выпятил нижнюю губу, презрительно покосился на адъютанта, маленького ростом, и грузно зашагал в ногу с другими.
У командира я получил приказание отправиться вместе с адъютантом и прапорщиком Нижегородцевым на перевязочный пункт для допроса молодого раненого немца.
- Из краткого опроса я заключаю,- сказал командир, – что при подробном допросе мы получим ценные сведения о противнике…
Когда мы пошли в перевязочную и сообщили доктору о цели нашего посещения, он повел нас мимо ряда кроватей, запятых нашими героями недавнего сражения, в отдаленный угол барака и на ходу говорил:
- Я поместил его отдельно… Перевязку сделал… Рана тяжелая, но несмертельная… Он свободно говорит по-русски…
Мы молча остановились у кровати. Он лежал с закрытыми глазами. Лицо юное с едва пробивающимся пушком усов. Дыхание его было спокойное, ровное, тихое. Мы смотрели и молчали.
- Он спрашивал у меня, – заговорил доктор, – есть-ли здесь казаки или сибирцы… По его словам, у них всем внушают, что самое страшное у нас – казаки, сибирцы и ружья-берданки…
При этих словах доктора пленный вздрогнул и открыл глаза.
Мы приступили к допросу.
Он говорил, хотя не без акцента, по-русски и сообщал все нужные нам сведения.
Мы записывали:
«Адольф Леш, доброволец, служил в ***ском полку. Родился и жил в России. Воспитывался в русской гимназии. Подавал прошение о поступлении в русский университет. Россию покинул за полмесяца перед войною. Силы немцев на нашем фронте… «
Мы окончили допрос и хотели уходить.
Адольф Леш приподнялся на кровати, лицо его скорчилось в гримасу, он закрыл лицо руками, громко заплакал и начал нас просить, чтобы ему не делали ничего дурного:
- У меня есть старуха мать… Она живет в России… Меня любит… Она сойдет с ума, если узнает что-нибудь плохое обо мне… У неё нет никого, кроме меня…
- Немцы издеваются над пленными, а русские – никогда! – отчеканил прапорщик Нижегородцев.
Мы направились к выходу, но нас остановил доктор.
- Среди его вещей,- сказал он,- нашли карточку с надписью… Вот она… Посмотрите, почитайте…
На карточке была снята группа молодых людей в костюмах конфедератов и на оборотной стороне её надпись на немецком языке гласила:
«Клянемся хорошо резать русских свиней».
И нам стало понятным, почему пленный Адольф Леш охотно давал нужные нам сведения, отчего он так дрожал за свою шкуру, боялся, что мы можем сделать ему дурное, и плакал…
Хитрый, низкий, жалкий!
Родился в русской стране, воспитывался и жил среди русских людей, но не понимал величия русской души…»
«Устала!». Картина художника П.К. Венига. Почтовая открытка 1916 г. (дозволена военною цензурою 29 марта 1916 г.).
Сто лет прошло. Но изменилось ли что-либо принципиально в этих отношениях «востока» и «запада»?
Впрочем, мы уходим вперёд. А временные рамки этого нашего рассказа ограничиваются, увы, всего лишь концом 1916 года, коему ныне 100-летний юбилей.
…Это был поистине великий, предтриумфальный год. Случись он именно в таком качестве – и не потребовался, быть может, год грандиозной Виктории 1945-й. Верша, по праву победителя, свою Божью Правду, Россия не допустила бы создания Версальско-Вашингтонской системы международных отношений, которая неминуемо привела человечество ко Второй мировой войне. По ощущениям тень Победы уже реяла в воздухе. Германия выдохлась. Франция почти исчерпала свои возможности к сопротивлению. Но ощущалось и что-то другое, нехорошее, в надвигавшемся 1917 году. Что и выразил, в частности, в своём стихотворении «Другу-поэту» прочно забытый ныне поэт С.И. Семенов:
Не печалься! В мощь народа
Верь, как верю я.
Сгинет ночь, придет свобода
Солнечного дня.
Не печалься! Все сомненья
Разруши вконец:
Близко утро обновленья
Для людских сердец.
Ночь промчится – верь душою: -
Тьму прорежет Свет.
Что ж ты плачешь, Бог с тобою,
Грустный мой поэт?
Успокойся! Зло не вечно,
Верь моим мечтам.
А не то и я сердечно
Разрыдаюсь сам.
Комментарии
Комментариев пока нет
