Олег Прудников. Слово о графе Милорадовиче. К 190-й годовщине его последнего самоотверженного подвига

Олег Прудников. Слово о графе Милорадовиче. К 190-й годовщине его последнего самоотверженного подвига 23.12.2015 15:53

  К середине каждого декабря, в течение многих десятилетий, было принято с пафосом вспоминать об участниках тайных сообществ, которые дали имя движению «декабристов». На сегодняшний день сделано немало справедливых замечаний в адрес организаторов антигосударственного заговора. Их противоречивая и вредоносная для поступательного развития нашего исторического Отечества деятельность свела широкие реформаторские замыслы к бесславному политическому терроризму. Неоправданной, совсем не характерной для русской традиции жестокостью и социальной опасностью деструктивных планов, задуманных по западному образцу, творцы петербургского восстания 1825 года были «страшно далёкими» не только от простого народа, но и от истинного героизма.

  На настоящие подвиги, направленные к благу любимой Державы, шли другие, неподдельные патриоты. Сознательное общество почитает героев, честно служивших России. Испокон веков мы привыкли отдавать дань беспрекословного уважения именам подвижников, способных отдать себя без остатка не иностранным идеалам, а победам и славе реальной Родины. Подарить ей свою бесценную жизнь. Среди них – имя М. А. Милорадовича, того, кто первым обагрил собственной кровью Сенатскую площадь, не поднимая оружия.

  Оттого, кстати, его гибель и стала такой внезапной, благородной, но по-военному «нецелесообразной» и нелепой. От подобной угрозы генерал-губернатора пытались удержать и командир Конной гвардии Алексей Фёдорович Орлов, и командующий верной законному царю артиллерии, уроженец Белой Руси Иван Онуфриевич Сухозанет. «Этим людям необходимо совершить преступление», говорили офицеры. Однако Михаил Андреевич не внял уговорам. В последние минуты земного существования он не видел перед собой внешнего врага. По обыкновению граф Милорадович исполнял служебный долг. Не задумываясь, он выступил на защиту государственного права и спокойствия сограждан. И вот, единственное на протяжении всей боевой карьеры пулевое ранение, полученное им в тот момент, оказалось смертельным. Посвятим же ему, подлинному герою трагических невских событий у медного монумента Фальконе, несколько заслуженных слов и попробуем выяснить, какое место в его судьбе занимал западный край старой России – Белоруссия. 

 

 

Полк Конной гвардии у Сенатской площади 14 декабря 1825 года

   Этот человек, по словам Дениса Давыдова, «был известен нашей армии по своему необыкновенному мужеству и невозмутимому спокойствию во время боя». Храбрость его ни у кого не вызывала сомнений. В дополнение к тому, сюда прибавлялись деликатность и доброта. Отстаивая правду, он стремился искренне отвечать на бесчисленные ходатайства просителей, не раз стоившие ему укоров или неудовольствий, высказанных в придворном кругу. Но несгибаемое прямодушие никогда не покидало его, и, несмотря на полное доверие к нему самих императоров, влиятельные недоброжелатели у генерала с сербско-казачьими корнями, беззаветно преданного России, всё-таки, имелись. Они не однажды проявили себя задолго до последних часов его беспокойной жизни. Вкратце мы коснёмся ближе данного вопроса, тем более что козни закулисных противников Милорадовича повлияли на ход важных оборонных мероприятий, к которым генерал приступил накануне испытаний 1812 года и которые, по независящим от него причинам, вовремя не успел закончить. К тому же, заметим, что точных сведений по этому «белорусскому делу» почти не найдено. Их практически нет, к примеру, ни у автора биографического очерка о судьбе славного генерала, писателя Николая Лескова, ни у добротного создателя замечательных исторических портретов прошлых столетий, маститого исследователя Михаила Семевского. Специалистам, наверное, ещё предстоит поработать в архивах, чтобы почти с нуля описать оставшийся неизученным, но очень интересный и немаловажный эпизод служебных скитаний одного из наиболее популярных русских полководцев.

 Справься он в Белоруссии без помехи завистников с возложенным на него поручением Александра I-го, начальная фаза разразившейся вскоре Отечественной войны, возможно, приобрела бы иной характер. Здесь нужно вспомнить, как наш герой, награждённый чином полного генерала за отважное предводительство корпусом Дунайской армии при разгроме турок у Рассевета, получил, немного погодя, чрезвычайно ответственное задание. Через считанные недели ему, достойному ученику и бывшему соратнику Михельсона, доверили формирование особой Резервной армии.

 С наступлением следующего 1810 года генерал от инфантерии Милорадович прибыл в Могилёв к месту нового назначения, полученного им 2 января. После командования резервами дунайских войск Багратиона и военно-административного управления Валахией, он должен был заложить основу стратегического резерва российской армии на западных рубежах государства. Это было необходимо для обороны или опережающего удара на центральном – минском и смоленско-московском направлении в войне с наполеоновской Францией, так как назревавший конфликт считался уже неизбежным. На Волыни, в юго-западном направлении, генералу Дохтурову таким же образом предоставили сорок пять тысяч солдат. В Литве назначенный Виленским военным губернатором Кутузов отвечал за резервную подготовку тридцати шести тысяч, а в Курляндии собирались разместить для прикрытия севера до тридцати тысяч армейского резерва.  

   Когда понадобился опытный и надёжный составитель белорусских резервов, император собственноручно обратился к Михаилу Андреевичу. «Назначив составить армию в числе 45 тысяч, начальство над оною, требующее непосредственных воинских достоинств, нахожу нужным поручить генералу опытному и искусному в делах военных. Измеряя важность сего поста известными Мне военными достоинствами Вашими и многократными опытами отличных заслуг, Вами ознаменованных, с удовольствием пользуюсь сим случаем доказать Мою к Вам доверенность, препоручая командование оной Вам», писал Александр Павлович.  

 

Михаил Андреевич Милорадович /i>

    Возникшие в Петербурге планы срочных военных приготовлений не могли быть ошибочными. Объединённые силы Западной Европы, как нарёк их Толстой в великом романе, несомненно, готовились к нападению на Россию. Одновременно с появлением Милорадовича на Днепре о такой перспективе докладывал царю М. Б. Барклай де Толли. Разрабатывая наиболее реалистичный вариант оборонительной военной стратегии, Михаил Богданович обращал внимание на явное отсутствие за границей эффективных союзников и отмечал, что даже ненавидящие бонапартизм австрийцы, по условиям навязанного им Пресбургского мира, очевидно, выступят на стороне неприятеля. В целях сообщения с могилёвской Резервной армией Барклай предлагал строительство крепости в Быхове с запасами провианта не более чем на три месяца. Мозырский рубеж на Припяти он рассчитывал обеспечить запасами всего на четыре недели. При этом военный министр определял, что Западная Двина и Днепр будут «второй оборонительной линией» после Немана. Третьей же, глубинной линией виделись центральные губернии, расположенные вокруг Москвы. Белоруссию, заранее полагал министр, так или иначе, придётся оставить опустошённой – «без хлеба, скота и средств к доставлению перевозкою жизненных припасов».

    Куда решительнее был настроен в 1810 году пылкий Багратион. Князь Пётр настаивал перед Александром на превентивных военных мерах с опорой на Резервную западную армию. Милорадович призывался Багратионом не к арьергардным заслонам, принесшим небывалую славу обоим строптивым генералам в кутузовском марше от Инна до Моравы, а к знакомой по Силистрии роли энергичного вождя лихих атак и общих наступлений. Молодой царь непрестанно требовал от Наполеона французских гарантий на запрет к возрождению Польского королевства, но, чувствуя сопротивление Запада,  тоже склонялся к предложенному Беннигсеном и Багратионом нападению на Великое герцогство Варшавское. Туда не зря по секрету снарядили Адама Чарторыйского. Император снабдил своего «единомышленника» инструкциями о подрыве доверия Польши к зловещей бонапартовой Франции, советовал щедро раздавать обещания, «если поляки предадутся России», и был увлечён, как открылось впоследствии, серьёзно заниженными подсчётами вражеских сил на территории Германии. Да и поляки, понятно, не «предались». Хотя формально договорённости времён Тильзита сохранялись, наши дипломатические агенты отлично подобрали ключи к информации о дислокации и состоянии армии корсиканского «Узурпатора». 

 В таких политических условиях Россия встретила 1810 год. С января Милорадович фактически занял место навсегда ушедшего Михельсона. В отличие от него, он не получил в управление гражданской части государственных ведомств Могилёвской губернии и управлял лишь войсками. Зато, в согласии с военными законами империи, действовавшими без изменения вплоть до предвоенной весны, ему предоставлялись в те зимние дни широкие полномочия главнокомандующего. В конце концов, до апреля Михаил Андреевич занимался белорусским штабом, и его полезный генеральский почин по комплектованию резерва армейских соединений явился прологом к рождению 1-й и 2-й Западных армий, которые встретили нашествие полумиллионной вражеской силы летом 1812 года.

Солдаты героической эпохи 

     Пролетела зима, но весенняя погода не принесла радости создателю Резервной западной армии. Он ощутил в достатке действие тёмных завистников. Быть может, оно диктовалось и более дальновидными заказчиками, озабоченными успехами военных приготовлений России. Как бы то ни было, интриги заставили боевого генерала отказаться от ответственного дела и искать исключительно «монаршей правды». Из Могилёва пришло письмо графу Аракчееву. В нём Милорадович с отчаянием признавался: «…Для службы более не гожусь, быв один раз напуган, всего боюсь и нет более во мне той решительности и твёрдости, которая одна нужна против сплетней, иначе настоящей службы быть не может». Тень, брошенная на героя, была настолько чёрной, что в обращении к Павлу Андреевичу Сафонову, старинному другу-измайловцу, занимавшему пост коменданта Петропавловской крепости, будущий главный чиновник Санкт-Петербурга по-товарищески жаловался на наветы, человеческую подлость и несчастья. «…Не могу забыть моей тоски, почему мне в столицу не позволяют приехать?», вывел пером Милорадович. Казалось, и государь забыл про написанные недавно слова о «непосредственных воинских достоинствах» назначенного им же могилёвского командующего…

  С тех пор минуло пятнадцать лет. Необратимое время навечно закрыло ворота пройденных тернистых путей и триумфальных дорог, что привели к освобождению Москвы, Смоленска, Гродно, Варшавы, Парижа. Увенчанный титулами и званиями, генерал-губернатор Северной Пальмиры, генерал-адъютант граф Милорадович праздновал очередные именины близкой подруги, своей любезной Катеньки – Екатерины Александровны Телешовой, артистки театров. Отмечали накоротке двойной праздник. Гости сошлись на квартире её тёзки Азаревичевой. Там, на Екатерининском канале, в соседних апартаментах размещалась и его неофициальная супруга. Квартиры блистали модной и дорогой отделкой. Ещё бы! Прошедшим летом жилища были неплохо приготовлены для безбедного быта. Из Дворца, бывало, конечно, указывали на «непозволительное поведение его Высокопревосходительства», но грозных туч над головами не наблюдалось. Частенько поминался тогда позабытый Могилёв. Катя то Азаревичева, как-никак, взошла на Императорскую сцену с провинциальных подмостков богатейшего усадебного крепостного театра Шклова. Белорусская зима 1810 года частенько всплывала в памяти.

  Ради дружбы с директором петербургской придворной театральной конторы, чиновником и поэтом Аполлоном Майковым, хозяин губернаторского дома на Большой Морской улице без лишней скромности проверил, прилично ли к осени доделаны комнаты их подопечных дам. А теперь, 14 декабря 1825 года, одевшись в парадный мундир, при ленте, Михаил Андреевич был в приподнятом настроении, но не просидел за торжественным домашним столом и часа. Полицмейстер вдруг доложил – с присягой неладно, роты лейб-гренадер соединились с Московцами, самовольно выступили и строятся у Невы, на Петровской, за собором. Внизу – Башуцкий с санями. Нужно ехать…

 Дом на Екатерининском канале, откуда 14 декабря М. А. Милорадович уехал на Сенатскую (Петровскую) площадь

  Вернуться домой он так и не смог. Ночью, перед рассветом, в Конногвардейских казармах раненого Милорадовича не стало. Пока в нём теплилась жизнь, он пошутил про праздничный завтрак, который не удалось переварить до утра, и написал записку тому, кому был предназначен его последний самоотверженный подвиг. Умирающий солдат, генерал и вельможа сначала просил императора не оставить без приличной пенсии Майкова. Потом последовала вторая большая просьба, которую благодарный Николай исполнил немедленно. Отдельным указом на волю были отпущены полторы тысячи крепостных крестьян генерала.