Олег Прудников: Белорусский след основоположников русского классицизма

Олег Прудников: Белорусский след основоположников русского классицизма 19.07.2015 12:15

Среди гениев архитектурного творчества, веками служившего развитию материальных основ нашей национальной культуры, выделяются имена И. Старова, В. Баженова и Ю. Фельтена. Эти мастера были сверстниками. Они жили в одно и то же время. Их объединяли и эпоха, и происходившие события, и те великолепные творенья, чей вид восхищает многие поколения соотечественников. Все трое оправданно считаются основоположниками русского классицизма. 

Как крупнейшие архитекторы второй половины XVIII столетия, Фельтен, Старов и Баженов прославились созданием непревзойдённых образцов дворцового и церковного зодчества по царским повеленьям, поручениям членов венценосной семьи и по просьбам представителей высшей власти. Своими произведениями они покорили правящий слой светского общества. Родовитые фамилии гордились домами в наследственных «подмосковных», построенными по планам молодых авторов в духе возрождённых идей забытого художниками итальянца Палладио.        

Сегодня каждый из нас немало читал о петербургских зданиях государей, о замечательных храмах или загородных резиденциях знати, выполненных на заказ тремя названными мастерами. Однако, не считая специалистов, мы подчас забываем об истории местных, белорусских эпизодов в профессиональном творчестве этих заслуженных столичных умельцев. Особый интерес при изучении вопроса вызывает тот факт, что белорусский след основоположников русского классицизма был символично украшен переплетением судеб выдающихся людей. Он оказался напрямую связанным с карьерой ещё трёх человек – государственных деятелей, которые стояли во главе управления Малой, Белой и Новой России.  

К середине 1770-х годов два полководца, «тайный» отпрыск Пётра Великого Румянцев-Задунайский и «покоритель Берлина» Захар Чернышёв, получившие за победы над Турцией фельдмаршальские жезлы, а также произведённый в генерал-аншефы энергичный фаворит императрицы Григорий Потёмкин явились первыми обладателями городов и «староств» западнорусского края. Огромные земельные пожалования на воссоединённых с Великой Русью территориях – колыбели Полоцких владений древней державы Рюриковичей – предоставлялись, в первую очередь, доверенным помощникам Екатерины. Те приходили взамен иноверным и чуждым народу магнатам поверженного Польского королевства. Поэтому Чернышёву в наследственную собственность, с ноября 1773 года, было выдано «местечко Чечерск». Румянцев в июле 1775 года получил «деревеньку Гомий» с окрестностями. Потёмкину же в январе 1776 года, рядом с купленным им прежде селом Комаровичи, досталось в подарок «Кричевское староство». Все три имения на реке Сож находились недалеко друг от друга и располагались в одной провинции с воеводским центром в Рогачёве. Так тихий уезд Могилёвской губернии сделался известным районом, притягивая к себе внимание помещиков и административных кругов империи.     

Влиятельным могилёвским новосёлам, привыкшим к придворной роскоши и к распоряжению необъятными русскими странами, потребовались незаурядные жилища. Барочные замки бывших властителей Речи Посполитой не устраивали екатерининских вельмож. Им были нужны иные апартаменты. И вот, при зарождении романтических течений в строительстве, к именитым заказчикам приглашаются признанные аристократическим Петербургом и вдохновлённые античными образами «палладианцы». Разумеется, угодить сановникам на основании авторитетных рекомендаций должны были лишь талантливейшие из них. Нам не дано знать во всех подробностях, сколько видных и зрелых архитекторов претендовали на роль исполнителей почётных заказов вдали от блестящих столиц. Неоспоримо другое. С возвращением в Белоруссию изначальной, родной государственности, туда, с лучшими мастерами, пришёл и классицизм.

Кого же всё-таки следует называть подлинными создателями усадеб живописной рогачёвской округи, предназначавшихся трём генерал-губернаторам? До сих пор исследователи, как правило, не дают однозначных разъяснений об авторстве белорусских дворцов Румянцева, Потёмкина и Чернышёва. Для большинства искусствоведов оно «предположительно» принадлежит Старову и Баженову, и это почему-то никем официально не доказано. Наиболее весомым аргументом считается отсутствие в научных архивах оригинальных чертежей с чёткой подписью мэтров домостроительства. Но приглядимся и мы к истории… 

Когда на месте деревянного гомельского замка князей Чарторыйских над Сожем, в согласии с последними веяниями моды, в 1777 году был спроектирован и стал расти классицистический белокаменный дом малороссийского правителя Петра Румянцева, Иван Егорович Старов носил звание академика архитектуры.
Хотя ему едва «перевалило» за тридцать, как будто вчера, вместе со старшим товарищем по общему курсу Академии художеств Васей Баженовым они, золотые медалисты, вернулись в Россию из Италии, оставив о себе добрую память наставников и лестные отзывы самого французского монарха. К началу обустройства могилёвского имения Румянцевых за плечами опытного мастера оставались хлопоты перед «матушкой-самодержицей», посвящённые оформлению загородных дворцов на выезде из Первопрестольной, под Тулой. Затем, благодаря его наброскам и расчётам, возникло множество усадеб богатейших дворян России вблизи Петербурга, начиная с демидовской дачи на Петергофской дороге. Теперь неустанной заботой архитектора третий год подряд оставались труды по возведению главного храма Александро-Невского монастыря – Троицкого собора.     

«Предположение», положившее начало спорам о проектировании Иваном Старовым первого фельдмаршальского дворца в Гомеле, имеет под собой, по крайней мере, очень веские основания. Во-первых, с 1772 года академик состоял членом «Комиссии о каменном строении городов Санкт-Петербурга и Москвы», заведовал которой З. Г. Чернышёв. Оставив заведывание Комиссией в 1774 году, Захар Григорьевич мог рекомендовать в следующем году своему белорусскому соседу графу Румянцеву, как ровне и товарищу, вполне приемлемого кандидата на разработку плана престижной усадьбы.   

Во-вторых, сразу по завершении проекта гомельского дворца, в 1778 году Старов буквально тут же, поблизости, привлекается к постройке поместья в Кричеве, и данное совпадение подмечается не всеми. Взаимная нелюбовь и соперничество между Потёмкиным и Румянцевым не были секретом. Откуда же возник и у Потёмкина провинциальный проект И. Е. Старова, светила столичного зодчества? Вряд ли по случайному совпадению. С того момента Иван Егорович превращается в преданного приближённого будущего светлейшего князя и, получая покровительство, становится неотступным компаньоном крымского реформатора по воплощению его созидательных замыслов. Параллельно с кричевским проектом Старов исполняет личный императорский заказ: он занимается перестройкой Аничкова дворца на Фонтанке, очередного высочайшего подарка всесильному графу Григорию Александровичу. Позднее, в дни падения Бастилии и крушения королевской Франции, им же будут предприняты первые шаги в градостроительстве Херсона, Одессы, Екатеринослава, начертаны планы закладки военно-морской базы Николаева и его Адмиральского собора во имя святого тёзки создателя Новороссии, Григория Армянского. По иронии судьбы, в 1789 году незабвенный для Старова Париж пылал революцией, террористы оскверняли готический Нотр-Дам на окровавленной Сене, а он, ученик де Вайи, воздвигал в Николаеве величественную православную церковь на берегу Ингула. Ровно за десять лет перед этими коллизиями в Кричеве закладывались очертания фасадов, где над парком впоследствии возвысились классический портик с четырьмя колоннами, полукружье широкого подъездного пандуса, да незатейливый круглый купол – ранний прообраз ансамбля Таврического дворца фельмаршала Потёмкина.

В третьих, Старов, действительно являясь автором белорусской усадьбы Румянцева, не находил возможности контролировать процесс её возведения на месте. Пожалуй, только этим объясняется причастность к строительству удачливого царского любимца Ю. М. Фельтена. Документальные сведения подтверждают, что Юрий Матвеевич дал согласие на осуществление надзора за ходом дел в Гомеле, несмотря на нешуточную занятость в Петербурге. Именно тогда Фельтеном выполнялись чрезвычайно ответственные работы по изменению внутреннего убранства Большого петровского дворца и по перестройке Старого эрмитажа в результате появления Малого эрмитажного корпуса. За короткий период лёгкое перо неутомимого маэстро послужило обновлению гостиных комнат и тронного зала в Петергофе, некоторых сооружений в Царском Селе, многих интерьеров Зимнего.   

Пока в потёмкинском белорусском имении разворачивалось строительство дворца по планам Старова, Фельтен достроил к весне 1778 года придворный храм Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове северной столицы. Престольный праздник этой церкви, возведённой «иждивением» императора Павла I в бытность его наследником престола, как записано в старинном путеводителе, по-прежнему совершается 7 июля по новому стилю. В краснокирпичный неоготический храм у Малой Невки ходили Суворов, Державин, Пушкин. В его уютных, нешироких стенах, во время молитвы под стрельчатыми сводами, Александр I получил донесение о Бородинской битве. Здесь, рядом с «красненькой церковью», в 1780 году Фельтен вместе с Баженовым соорудили основную часть Каменноостровского дворца цесаревича Павла Петровича.   

Хорошо ли знали В. И. Баженова наши фельдмаршалы? С наступлением 1781 года, покончив в целом с каменноостровскими постройками, Василий Иванович, по явной рекомендации свыше, берётся за проект домашнего благоустройства хозяина Чечерска, чему, несомненно, способствовало его твёрдое положение при дворе великого князя Павла. Дружеское отношение наследника Екатерины к семье Чернышёва и к верному архитектору выразилось в скором появлении великокняжеской четы на дорогах Рогачёвского уезда. Известно, что перед выездом за границу в своё знаменитое путешествие по западной Европе под псевдонимом «графа Северного» Павел Петрович с супругой, за шесть лет до визита императрицы в полностью отделанную усадьбу, осматривали имение генерал-губернатора на Соже. 

В поисках истины нам также помогла редкая находка учёных. Существует оставшееся невредимым письмо Василия Баженова к Григорию Потёмкину, датированное 1774 годом. В нём говорится о плане строительства церкви, который был выполнен автором письма и предназначался для села, принадлежащего адресату. Передавались бумаги, по словам Баженова, через П. А. Румянцева – за считанные месяцы до триумфального награждения организатора воинских подвигов при Ларге и Кагуле. Значит, Потёмкин всерьёз доверял художественному вкусу создателя сказочных башен в Царицыне, причём, задолго до злосчастной опалы Баженова. Примечательно и ещё одно обстоятельство. Проект Старова с удовольствием приняли в Гомеле, но в 1777 году Румянцев согласился и с предложением Фельтена. Правда, касалось оно другой строительной площадки. Задунайский герой увлечённо решал дополнительную архитектурную задачу. Его занимали проблемы установки редкостного для среднерусских просторов «двухколоколенного» храма в подмосковном поместье Троицкое. Оказывается, впечатляющее размахом и высотой шпилей церковное здание, задуманное Фельтеном по аналогии с чертежами Троицкого собора Ивана Старова, там заложили практически одновременно с открытием работ в кричевском имении Потёмкина, весной 1778 года.  

И последнее. Пётр Румянцев под конец собственной жизни приобрёл прекрасный московский дом работы Баженова. Не понаслышке знакомый с его творчеством, он совершил осознанный выбор. Быть может, не случайно первым владельцем и формальным заказчиком дворца в 1791 – 1793 годах числился подполковник Хлебников, начальник канцелярии могущественного графа. Он быстро перебрался в Петербург и даже вложил солидные средства в ювелирную фирму. Престарелый президент Малороссийской коллегии, наоборот, превратился в безраздельного владельца изящных каменных хором
на Маросейке. В настоящее время этот дворец – собственность Беларуси. В нём расположено посольство республики в Российской Федерации. Круг беспристрастной истории замкнулся. Минские дипломаты, вероятно, неплохо сумеют рассказать любому москвичу о ярких особенностях белорусской культуры. Вечный же, родственный след московских и петербургских гениев на могилёвской земле тоже не будет предан забвенью. Он навсегда останется белорусским культурным наследием основоположников русского классицизма и отдельной страницей повести о российских фельдмаршалах.