Олег Прудников: К годовщине Брусиловского прорыва: о политических причинах и стратегических итогах Луцкого наступления

Олег Прудников: К годовщине Брусиловского прорыва: о политических причинах и стратегических итогах Луцкого наступления 08.07.2015 07:23

В июне – июле будущего года исполнится сто лет с тех пор, как совершился беспримерный подвиг российских солдат в Великой войне. В течение летних месяцев 1916 года они нанесли австро-германским противникам ряд сокрушительных ударов, которые вошли в историю под славным именем Луцкого, или Брусиловского прорыва. Об этих победах давно написаны тысячи книг и специальных военных исследований. Появятся новые, юбилейные публикации. Продолжатся и старые споры об оценках таланта популярного полководца Первой мировой – бывшего пажа, генерала от кавалерии и генерал-адьютанта его величества, потом верховного главнокомандующего при Временном правительстве и, наконец, инспектора кавалерии Красной Армии Алексея Алексеевича Брусилова.   

Мы не ставим своей целью разбирать подробности знаменитой операции. Современная международная обстановка и прямой вызов, брошенный Русскому миру, заставляют нас лишний раз вспомнить, чего стоили на деле «союзнические», в частности, военно-политические договорённости со странами евроатлантического сообщества. В начале XX века объективная реальность вынудила названных «партнёров» России объявить себя её верными друзьями. Финал этой «дружбы» известен. Недаром говорят, опыт – добрый учитель, и сегодня нужно знать, что повторять прошлые ошибки, основанные либо на чрезмерной доверчивости, либо на слепом ожидании взаимности в отношениях с Западом, не стоит.             

Ценой поражения многих дивизий ради спасения западных союзников в 1914 – 1915 годах явилось жестокое поражение отечественных армий на широком пространстве от Пруссии до Карпат. После плохо подготовленных, спешных наступлений наши войска с большими потерями оставили земли Галиции и вышли из Польши. Россия отвлекла значительные силы немцев. Она сокрушила их «блицкриг» и поддержала собственной кровью первую победу на Марне. Во всяком случае, именно в те первые дни сентября 1914 года, после самоотверженного русского выступления в огненном «августе четырнадцатого», армиям западного альянса удалось отстоять Париж, а с пробуждением следующей весны с французского театра исчез германский ударный гвардейский корпус, который стал действовать на востоке. «На западном фронте без перемен» и вправду потянулась позиционная война. В то же время поощрявшиеся у нас при бывшем «главковерхе», Николае Николаевиче-Младшем, показательные лобовые атаки и непродуманные контрудары приводили к потере цвета Императорской армии. В боях за спасение западной финансово-олигархической демократии, жадно сжимавшей тело дряхлой «Старушки-Европы», почти без остатка ушли бойцы героической русской гвардии. Таяли лучшие офицерские кадры. Враг вступил в пределы Белой Руси. Но и эти жертвы казались недостаточными для западных союзников.        

Весной 1916 года англо-французским воителям срочно потребовалась новая помощь. В Шантильи, тихий маленький городок с сохранившимися дворцовыми конюшнями принца Конде и огромным ипподромом в сорока пяти километрах к северу от Парижа, из Ромильи-на-Сене переехала Главная французская квартира, так называемая «Гран Кю Же». Там, рядом со штабом генерала Ж. Жоффра, находились постоянные представители союзного командования. В марте на конференцию по разработке единого плана кампании в Шантильи прибыл начальник штаба Ставки царя в Могилёве М. В. Алексеев. Человек осторожный, по словам командира авиации Юго-Западного и Северного фронтов великого князя Александра Михайловича, он был хорошим стратегом. Алексеев предложил конференции русский план – единовременное наступление союзных сил и на западе, и на востоке. Выступая совместно с Францией и Британией против германских армий, Юго-Западный фронт, по замыслу Ставки, мог бы получить возможность сосредоточивания своих усилий на балканском направлении, и это должно было привести к фактическому выводу из войны главного союзника Германии, Австро-Венгрии.        

Ошибалось ли тогда могилёвское командование насчёт слабости и ненадёжности «австрийского звена» в цепи армий Центрального блока, предлагая нанести главный удар русского фронта на юго-западе при условии одновременного выступления вооружённых сил Антанты? Ответ даёт сама история. Французский главнокомандующий Жоффр задолго до совещания в Шантильи фактически соглашался с мнением Алексеева о пользе стратегического удара, направленного против слабого противника, чтобы отколоть его от более сильной Германской империи. В действительности, когда европейцев ошеломили известия об успехе Брусиловского прорыва, июльским вечером в своём рабочем Ореховом кабинете Шенбруннского дворца старый кайзер Франц Иосиф признался флигель-адьютанту: «Наши дела обстоят плохо, может быть, даже хуже, чем мы предполагаем… Будущей весной, несомненно, я покончу с этой войной».     Хотя разбитый болезнями и военными неудачами австрийский монарх не дожил до следующей весны, его преемник Карл принял хофбургскую императорскую корону и венгерский королевский «венец святого Стефана» убеждённым сторонником прекращения войны. В тексте манифеста по поводу восшествия на престол он не постеснялся пообещать подданным «благословенный мир, без которого они столь тяжко страдают». Позже, на общем совете министров Австро-Венгрии в январе 1917 года, Карл «Первый и последний» без обиняков заявил, что его дуалистическая империя должна стремиться к политическому сближению с восточным противником. «Его величество – подчёркивалось в тайном протоколе совета – изволил поставить вопрос о союзе с Россией, который всемилостивейше назвал желательным». В письме-меморандуме, направленном официальному союзнику Вильгельму II, Карл Габсбург напишет: «Если монархи Центральных держав окажутся неспособными в ближайшие месяцы заключить мир, это сделают народы – через их головы».  
Как видно, перспективный план, предложенный Алексеевым, основывался на правильных и оправданных расчётах. Он был создан с учётом общих интересов союзных держав. Его исполнение однозначно предусматривало перехват стратегической инициативы у Берлина и утверждение российского влияния на Балканах. Последнее же обстоятельство не устраивало Лондон. Мало того, Запад не соглашался со строгим обязательством об одновременном выступлении сторон и взаимной поддержке фронтов. Без приглашения ответственных чинов из Могилёва, над планами будущей кампании отдельно потрудились атлантические единомышленники. Они эгоистично рассчитали, что начинать наступление собственных дивизий во Франции следует при достижении, по крайней мере, трёхкратного численного превосходства над германскими войсками. «Гран Кю Же» выдвинула Могилёву документальное требование о различии сроков проведения наступательных операций: дескать, пусть первыми выступят русские и итальянцы. Если они надёжно прикуют к себе резервы немецких штабов, то через полмесяца, вполне возможно, смогут пойти вперёд и англо-французские части. Такое неприкрытое «благородство» западноевропейских товарищей России по оружию поразило даже дипломатичного генерала Алексеева. Он намеренно заострил внимание Жоффра на его обещании вовремя оказывать непосредственное содействие его Родине, которая по-прежнему не переставала выручать расчётливых соратников и несла наибольшую тяжесть борьбы на плечах своих богатырских полков.      

В итоге переговоров, к 12 марта 1916 года (здесь и далее – по грегорианскому календарю), накануне «грандиозной», как говорили очевидцы, парижской межправительственной конференции государств «Согласия», открывшейся 26 марта, Военный союзный совет принял решение о сроках задуманных операций. С 15 июня в наступление должны были перейти армии русского Юго-Западного фронта и итальянские подразделения в Ломбардии, а англо-французские соединения, удостоверившись в отводе немецких резервов подальше от их участков ответственности, собирались нанести удар в районе Соммы не ранее 1 июля. 

На позициях наших фронтов стали ожидать запланированного июньского наступления – и совершенно напрасно. Выручать незадачливых союзников, жаждавших пролития русской крови для выполнения местных задач во Франции, пришлось в буквальном смысле немедленно. Уже 3 марта, на старте совещания союзного совета в Шантильи, глава французской военной миссии в Петрограде передал срочное обращение своего высшего руководства на имя начальника штаба императорской Ставки. В письме М. В. Алексееву значилось: «Я прошу, чтобы русская армия безотлагательно приступила к подготовке наступления…». Так, по очередной «братской» просьбе, надо было срочно взваливать на себя ответственность за оборону рубежей «верных союзников». Россия, не теряя времени, «безотлагательно приступила» вновь спасать Францию.  

До сих пор нередко говорится, как от захвата Верденской крепости немцев заставили окончательно отказаться летние брусиловские удары. Но не следует забывать и другого. Спасение Вердена обеспечила, прежде всего, Нарочская операция самоотверженных царских войск. «Нарочская битва за Париж и Верден», полузабытое и нераскрытое до конца по своей трагической сути сражение, проведённое во второй половине марта 1916 года армиями Западного и Северного фронтов чуть ли не по пояс в ледяной воде среди весенней распутицы, унесло около семидесяти тысяч их жизней. Оттого на далёкой Сомме «вдруг» полегчало союзникам. «Русское наступление заставило немцев, располагающих лишь незначительными общими резервами, ввести в дело все эти резервы… и перебросить целые дивизии…», с удовлетворением замечал генерал Жоффр, «без пяти минут» маршал, обязанный удержанием западного фронта только России.     

Оказывается, совсем не трудно представить, что того «Брусиловского прорыва», каким его знаем мы по книгам и картам, могло и не быть. Ведь Луцкая наступательная операция изначально разрабатывалась в апреле 1916 года, по завершении союзного совета и мартовских боёв в районе нарочанских озёр. Её план не предусматривал никаких бросков в главном направлении предполагаемого удара. Директива Ставки от 22 апреля предписывала назначенному менее месяца тому назад главкому Юго-Западного фронта генералу Брусилову «подготовку к операции закончить в начале мая», а затем, с 15 июня, поддерживать основное движение Западного фронта А. Е. Эверта – на Молодечно и Вильно. Верховное командование решилось-таки самостоятельно, без оглядки на никчемные заявления «доброхотов» из Лондона или Парижа, вырвать стратегическую инициативу у германского генерального штаба.   

Впрочем, проявленный порыв так и не увенчался успехом. Русскому человеку, по какому-то непостижимому, древнему природному «добротолюбию», никогда не было свойственно равнодушно наблюдать за чужими бедами. «Сердечные» друзья по Антанте, к которым в мае 1915 года присоединилась Италия, закрыв свои территориальные торги с агентами Запада более выгодно, чем с правителями Центральных держав, неплохо пользовались этим неистребимым качеством нашего народа на протяжении каждого дня Великой войны. В те годы отзывчивая душа России, подчиняясь велениям невидимого рока, словно в зеркале, отражалась в кротком характере её императора. Его личная безотказность в противодействии злу и в защите справедливости, его постоянное стремление к исполнению принятых им условий перевешивали любые политические доводы и меркантильные, холодные расчеты. Поэтому, когда внезапный майский натиск австрийцев на итальянские позиции в Тироле совпал с подготовкой российского наступления, назначенного в Шантильи на 15 июня 1916 года, панические призывы о помощи нашли ожидаемый отклик в Могилёве. «Итальянская главная квартира самым энергичным образом настаивает на том, чтобы русская армия немедленно начала наступление на австрийском фронте», красноречиво гласило обращение графа Кадорны к Николаю Второму, дополненное отчаянной просьбой короля.  Вскоре выяснилось, как храбрых альпийских воинов Виктора Эммануила расстроил неожиданный боевой сюрприз. Мощное начало „Strafexpedition“, демонстративного «карательного похода» Австро-Венгрии, призванного наказать Италию за предательство, привело к потере нескольких важных высот и горного селенья Асиаго. Ещё бы – подобное «страшное» фиаско, наверное, показалось кому-то в Риме преддверием краха всей апеннинской монархии Савойского дома! Русским же солдатам, как и ранее, в нарушение принятых планов Ставки, предстояло спасать нового западного союзника. Опять приходилось быть первыми и расчищать своими штыками дорогу чуждым, заморским «викториям»…  
 
Ответ царя успокоил главу итальянского государства: «Мой Начальник штаба доложил мне, что 22 мая (4 июня) моя армия будет в состоянии начать атаку австрийцев. Это даже несколько ранее той даты, которая установлена Военным союзным советом», выделялось в послании. Явно понимая происходящие события лучше многих безликих службистов, наш государь пророчески отметил: «Решил предпринять это изолированное наступление (курсив мой – О. П.) с целью оказать помощь… и во внимание к твоей просьбе».      

Наступление армий Юго-Западного фронта стало действительно изолированным. Но, надо сказать, не в тактическом, а в военно-политическом, широком, международном смысле. Привычные и, к сожалению, расхожие в отечественной литературе сетования различных авторов на, якобы, полное «отсутствие поддержки» Луцкого наступления остальными фронтами не служат истине. Не изжитое до конца пренебрежительное отношение к «империалистическому» периоду отечественной истории, отделённое от настоящего патриотизма, по сей день затушёвывает простой исторический факт – летом 1916 года русский фронт от Рижского залива до Припяти не был пассивным зрителем происходящего на Волыни, в Галиции и Буковине. Ровно 99 лет назад, в эти дни июля, происходило не совсем удачное, но упорное наступление сил Западного фронта в Белоруссии. За несколько суток, с 4 по 8 июля, ширился прорыв наших войск северо-восточней Барановичей. На барановичском направлении, например, южнее Цырина захвачено около трёх тысяч пленных. В районе Костюхновки к югу от Полесья взяты неприятельские батареи с сотнями нижних чинов. Южнее Сморгони, одна за другой, отбираются две оборонительные линии траншей, занятые подлыми газовыми атаками частей «непобедимого» Гинденбурга, и полторы тысячи пленных. Под Галузами – штурмом отбиты у врага несколько тяжёлых крупповских орудийных батарей. Одновременно на Северном фронте совместные действия российских морских и сухопутных сил заставили отступить германскую артиллерию от побережья. 

Сухие данные вековой хроники запоздалых и кровопролитных боёв за освобождение родных земель западнорусского края, разумеется, выглядят намного скромнее итогов энергичного продвижения армий Брусилова. Однако летом 1916 года коренной перелом в войне не произошёл вовсе не из-за способности немцев компенсировать локализованное австрийское «поражение под Луцком» стойкой обороной своих дивизий на остальных участках. Русский фронт и не должен был подносить «на блюдце» союзникам приготовленные в одиночку плоды своих тяжелейших усилий. Подлинная суть пресловутой изоляции Брусиловского прорыва крылась в ином – в нежелании лидеров Запада своевременно и, главное, адекватно поддерживать Россию для достижения всеобщей победы. К тому же, такая победа, вместе с Россией, не устраивала хитроумных творцов однополярного капиталистического мира. За минувшее столетие практически ничего не изменилось, и нам, российским соотечественникам, незачем стесняться нашей внешнеполитической традиции и военной истории. Один из английских военных историков признал: «Россия пожертвовала собой ради своих союзников и несправедливо забывать, что союзники являются за это неоплатными должниками России».