Олег Прудников О судьбах Гончаровых и примечательной традиции рода Романовых

Олег Прудников О судьбах Гончаровых и примечательной традиции рода Романовых 17.12.2015 11:07

 

Часть первая

 

Часть вторая

Осенью 1834 года А. С. Пушкин заново ощутил хорошо знакомое азартное чувство творческого подъёма, когда отдыхал с семьёй в Полотняном Заводе. Оторвавшись от шумной военной столицы и порядком тяготивших его обязанностей придворной и статской службы, на живописных берегах Суходрева он наслаждался покоем. Но главное, он прибавил к солидной копилке исторических знаний удивительные генеалогические сведения о происхождении благородных корней фамилии своей прекрасной избранницы. Посреди вороха пыльных бумаг и свёрнутых грамот он обнаружил следы неофициальной и потому неизвестной переписки первого русского императора с родоначальником потомственных калужских дворян Гончаровых, прапрадедом жены Афанасием Абрамовичем.

В найденном Поэтом и подаренном ему хозяевами послании 1718 года на имя Афанасия Гончарова Пётр Великий сообщал о высылке из Голландии отличного мастера для укрепления парусного производства. Депеша писалась в разгар строительства Балтийского флота. По заданию Николая I-го Пушкин уже приступил к созданию задуманной им эпохальной «Истории Петра Великого». Он вспомнил о недавно читанных, закрытых от публики правительственных архивах и представил себе, как «Царь-плотник» неутомимо готовился к нанесению решающего удара по Швеции. На верфях молодого Петербурга тогда спешно строились линейные корабли. Кажется, спустили на воду и проверили в море первенцев-гигантов. В огне беспощадного боя показали свои девяносто пушек «Гангут» и «Лесное». Вошла в строй любимая Петром «Ингерманландия». Победно пройдены армией финские, ижорские и белорусские рубежи…

  И тут – записка этого выдающегося государя! С замиранием сердца Поэт перечитывал найденное им в собрании рукописей собственноручное извещение Реформатора о важных заводских делах под Калугой. Оно было написано человеком, недоступным для подавляющего большинства крупных вотчинников, но направлялось юнцу, не имевшему «честного» имени. Больше всего Пушкина удивил адрес письма – не воеводе и не купцу высшей гильдии, тому же заправиле поставленной по указу Петра полотняной мануфактуры, Тимофею Карамышеву. Документ предназначался мещанскому пасынку! Абрам Гончаров по смерти, согласно уцелевшей грамоте 1723 года о разделе домашнего имущества, хотя и передал отчество «меньшому» наследнику, всё же, числился покойным отчимом Афанасия. Отсюда Поэт, как исследователь и историограф, оставил в наследие пушкинистам уверенное утверждение той мысли, что старый голландский мастер направлялся Петром в Калугу не в общее распоряжение основателей полотняного «кумпанства», купеческого триумвирата Карамышева, Щепочкина и Гончарова, а в конкретное подчинение «встававшего на ноги» Афанасия.

      Вразумительный ответ на вопрос, почему Афанасий Абрамович вдруг сумел оказаться совладельцем промышленной фабрики и «обойти» многих степенных горожан неожиданным вложением внушительного капитала, давало хранившееся в секрете ещё одно петровское письмецо Афанасию, семейная реликвия Гончаровых. Она была отдельно представлена Александру Сергеевичу. Пожелтевшая бумага доносила до читателя краткие слова Преобразователя России: «Дорогой сынок! Я слыхал, ты разбогател и можешь вовсю заниматься парусным делом. Благословляю тебя. Пётр». Так прямой потомок Романовых использовал возможность воистину «вовсю» развернуть единоличное миллионное предприятие и к концу жизни получить в собственность около семидесяти земельных имений. После его ухода в иной мир, с парадного портрета, написанного в приобретённой и роскошно отстроенной усадьбе для коллежского асессора «с рангом майорским», богатейшего помещика и промышленника Афанасия Абрамовича Гончарова, хозяин десятками лет самоуверенно взирал на гостей, сжимая в руке некий заветный свиток. Родные знали – то было письмо с сокровенным отцовским напутствием.

В тысячу раз понятнее показалось Пушкину то внимание, с каким отнёсся царь к его недавней женитьбе на Гончаровой и поручил Бенкендорфу, будто «не шефу жандармов», наблюдать за их семейными делами, в придачу «наставляя советами» и не скрывая перед столичным обществом своего высочайшего покровительства. Ай да Бенкендорф, спасибо… Чего там, умелец до исполнения столь деликатных наказов…

Пушкин не мог предвидеть, что уже без него вопросами последующих материальных претензий к наследству Гончаровых со стороны Д’Антеса, как, кстати, и очередными «наставлениями» при обустройстве карьеры Эммануила Дмитриевича Нарышкина, биологического сына почившего Александра Благословенного, рождённого генеральшей Нарышкиной, урождённой княжной Марией Святополк-Четвертинской, будет заниматься, по негласному заданию свыше, всё тот же Александр Христофорович. В годы правления Николая Павловича именно на нём чаще всего лежала ответственность за организацию подобной опеки. Через него же и Александру Сергеевичу, как бы ни шло, со времени свадьбы, удавалось постоянно и напрямик обращаться за помощью к императору.  

  К лету 1834-го у Гончаровых вновь сложились стеснённые обстоятельства. В ответ на приватную осеннюю просьбу Пушкина о разрешении выставить на продажу хранящееся в Полотняном Заводе внушительное изваяние Екатерины II-й в манере барочного искусства государь, по словам из письма Бенкендорфа, «изъявил соизволение своё на расплавление имеющейся у Гончарова колоссальной неудачно сваренной в Берлине бронзовой статуи». Прежде она была заказана Афанасием Абрамовичем по особому праву и наполнила слухами сановные кулуары. Теперь же средства от её продажи предполагалось передать в пользу деда Натальи Николаевны. Впрочем, и сам Поэт, женившись, сетовал на отсутствие у него в  Петербурге достойного дохода или казённого жалованья. Эти средства, признавал он открыто, были бы не лишними, тем более учитывая те отношения с придворной знатью, которые энергично выстраивала жена при непосредственном участии царской семьи.  

Императрица изначально пожелала видеть при Большом дворе молодую супругу знаменитого сочинителя. Николай же, и в Царском Селе, и в Зимнем, с удовольствием садился за ужины на балах рядом с Натальей Николаевной, чтобы подчеркнуть своё расположение к ней и к её родственникам. Пушкин не скрывал, как для начального вклада в обустройство супружеской жизни, кроме тридцати восьми тысяч, полученных с молниеносно заложенного бывшего родительского поместья с парой сотен крестьянских «душ» в нижегородской деревне Кистенёво, помогло специальное разрешение печатать незавершённого «Годунова» в угодном автору виде и без цензуры. Деньги, что требовалось выручить за издание трагедии, Вяземский не случайно сразу нарёк «приданым» невесте и написал об этом в Москву с подачи Жуковского. Василий Андреевич, конечно же, предварительно успел обсудить благодетельный коммерческий план с российским венценосцем, великодушно настроенным по отношению к яркой сосватанной паре.

   Приехав в Полотняный Завод к началу осени 1834 года, Пушкин, в звании камер-юнкера, обзавёлся дополнительным правом на управление Болдиным, однако ничего, кроме катастрофических долгов старшего поколения, с данного права не приобрёл. Действительно ощутимый доход приносило лишь поставленное на лад хозяйство псковского Михайловского. Потому-то, спустя несколько месяцев, в 1831 году Александр Сергеевич правдиво напишет ближайшему другу Павлу Нащокину: «У меня, слава Богу, всё тихо… Царь (между нами) взял меня в службу, то есть дал мне жалованья и позволил рыться в архивах для составления истории Петра I. Дай Бог здравия Царю!». И, надо сказать, было за что, ибо император официально «дал жалованья» признанному таланту, по крайней мере, в пять раз большее, чем в среднем числилось за служащими министерства иностранных дел с такими же чинами. А когда Пушкина не стало, его весомый карточный долг, так же, как все задолженности по болдинскому поместью, были уплачены из личных средств самодержавного монарха. Многодетная семья Поэта избежала зависимости от частных и государственных кредиторов. Но на этом благоволение дома Романовых к судьбе Гончаровых и близких им людей, как нам известно, не завершилось.

На седьмом году вдовства Пушкиной царь узнал про её чувства к Петру Петровичу Ланскому. Это произошло весной 1844 года. Вместо поездки с Вяземскими к морю, в Финляндию, Наталья Николаевна задержалась в Петербурге по причине здоровья. Справляться о её состоянии начал недавно произведённый в свитское звание сверстник убитого Поэта, генерал-майор Ланской. Правда, не считая родни, у больной запросто появился и ещё один посетитель – Николай Павлович, повелитель Всея Руси. Император без кривотолков поинтересовался, имеется ли у его подопечной искреннее желание выйти замуж за известного ей генерала-кавалергарда, сознавая, что финансовое состояние потенциального жениха очень незначительно. Получив положительный ответ, царь, по утверждению придворных, даже пересёкся со смущённым заинтересованным визитёром и уехал. Государственный секретарь М. А. Корф, однокашник Пушкина по Лицею, записал в своём дневнике: «…Вследствие этого визита или просто случайно, только Ланской… назначен командиром Конногвардейского полка». Касаясь вопроса о его женитьбе на Пушкиной, барон отметил, что это назначение «временно обеспечивает их существование, потому что, кроме квартиры, дров, экипажа и проч., полк, как все говорят, даёт тысяч до тридцати годового дохода». Таким несложным образом носитель верховной власти опять посодействовал своей дальней родственнице в устройстве безбедного семейного очага.

 

 П. П. Ланской, второй супруг Н. Н. Пушкиной 

   Царским приказом П. П. Ланской принял командование старейшим в гвардейской кавалерии Конным полком в мае 1844 года, а в июле он женился на Н. Н. Пушкиной в Стрельне, где рядом с императорской дачей и Петергофом стояли Конногвардейцы. Перед церемонией Николай подчеркнул жениху: «Что она красавица, это всякий знает, но ты сумел оценить в ней честную и прямую женщину. Передай своей невесте, что я непременно хочу быть у неё посажённым отцом и сам благословить её на новую жизнь». При этом он пообещал стать крёстным их первого ребёнка. Потом, когда родилась дочь Ланских Александра, император долго сидел у колыбели и, поцеловав младенца, оставил в подарок драгоценный брегет.

В последний период жизни А. С. Пушкина решилась судьба сестры «Натали» Екатерины. Ответственность за её материальное положение порфироносные обитатели Зимнего дворца взяли в 1835 году, объявив фрейлиной Её величества. Слишком глубоко и, как выяснилось, неосновательно рассуждали обязанные соблюдать «классовый подход» к решению всех исторических проблем пушкиноведы, если речь заходила о непонятном браке Екатерины Гончаровой. Чего только не приписывалось к изворотливому уму посланника Геккерна и надуманной «трусости» Ж. Д’Антеса. К тому же, учёных сбивало с толку зафиксированное в мемуарах полное отсутствие нужной информации на данный счёт у императрицы Александры. В конце концов, точку в этом запутанном деле поставила законная публикация на базе правильно выполненного завещания «Записок» дочери Николая I-го, Вюртембергской королевы Ольги Николаевны. Вспоминая о 1837 годе и первом инциденте между Геккернами и Пушкиным, она отметила, как царь «поручил Бенкендорфу разоблачить автора анонимных писем, а Дантесу было приказано жениться…».

Как не покажется кому-то странным, этот брак был счастливым. Иван Николаевич Гончаров признавался брату Дмитрию в послании из Бадена: «Катя приезжала сюда с мужем и двумя старшими девочками повидаться с нами. Присутствие её мужа было мне много приятнее, чем я был к этому подготовлен…, и когда я понял, что сестра моя счастлива не на словах, а в действительности, это побудило меня… изменить мой несколько ледяной приём её мужа на обращение более благожелательное… Итак, мы расстались добрыми друзьями…». Никакого «спектакля, изобилующего сценами супружеского счастья», который якобы выдумали Д’Антесы по представлению пушкинистов вроде И. Ободовской и М. Дементьева, разумеется, не было. Наоборот, и от овдовевшего барона Д’Антеса в Полотняном Заводе был принят из Франции и сохранялся среди семейных сувениров фотопортрет отца потомков Екатерины Гончаровой. Не закрывая глаза на их будущее, император Николай продолжал уделять внимание и этой ветви дальних отпрысков Гончаровых по нисходящей линии, отодвигая в дальние углы своей памяти различные подробности сложных, трагических событий прошлого. Поэтому в начале 1850-х годов государь встречался с Д’Антесом в Берлине и Потстдаме и принимал его в качестве «посланца главы Французской республики» Луи Бонапарта. В дальнейшем и преемник царя, император Александр Николаевич, не противодействовал участию злосчастно покинувшего Россию барона в секретнейшей антитеррористической организации влиятельных русских государственных деятелей конца 70-х – начала 80-х годов XIX столетия под названием Тайной лиги и Священной Дружины, историей которых в советский период кропотливо занимался Юрий Давыдов.

Внучка Гончаровых и Пушкиных со своим мужем, внуком Николая I-го

 Завершить сегодняшнее воспоминание хочется показательными моментами из супружеской жизни внучки Александра Сергеевича и Натальи Николаевны, Софии Николаевны Меренберг. Примечательная традиция поддержки дальних и близких родственников, свойственная дому Романовых, выразилась в открытой попытке дяди царя-страстотерпца Николая II-го, Михаила Михайловича, беспрепятственно связать свою судьбу не по дипломатическому расчёту, но исключительно по любви с фактической продолжательницей рода Петра Великого и наследницей династии нашего великого Пушкина. Попытка эта была проделана чрезвычайно сложно и мучительно длилась, формально не разрешаясь, на протяжении 1891 – 1901 годов. С материалистической точки зрения, заграничную жизнь процветающей блестящей четы в Висбадене, Каннах и английских графствах нельзя назвать большим испытанием. Но испытание чувств – и душевной верности, и глубочайшего внутреннего патриотизма, всё-таки, было. В результате и их дочь Надежда пронесла по жизни своё русское имя сквозь далёкие миры западных стран как часть русской истории.

Надежда де Торби, правнучка А. С. Пушкина в русском костюме 

   Александр III-й, богатырский страж исторических начал уходящей империи, неукоснительно следовал соблюдению законодательных принципов так называемого равнородства и легитимизма. Он так и не признал заключённого без его одобрения в феврале 1891 года брачного союза графини фон Меренберг и собственного двоюродного брата Михаила. Согласие на признание законности брака посредством именного указа было получено лишь в августе 1901 года. Потом снова прошло десять лет, прежде чем отлучённому от Родины великому князю вернули отнятый чин полковника российской гвардии. С середины страшного 1914 года он руководил работой правительственного комитета по организации военных заказов России.

 Мы посвятили несколько слов примерам достойного в целом, ответственного и уважительного отношения виднейших людей нашего Отечества к родным соплеменникам. Думается, эти примеры в век нынешнего несправедливого и искусственно провоцируемого распада общецивилизационных, культурных и этнонациональных связей внутри многих народов Русского мира будут весьма поучительными.