Олег Прудников: Об исторических итогах антироссийской политики Речи Посполитой

Олег Прудников: Об исторических итогах антироссийской политики Речи Посполитой 22.05.2015 20:45

Сегодня всё чаще от поклонников либерально-западнических идей можно услышать, что первый узаконенный конституционный акт Европы – «Правительственный закон» Речи Посполитой от 3 мая 1791 года – был не просто выдающимся памятником политической мысли наравне с Конституцией США, но и быстро прекратил своё правовое действие по вине России. Между тем, вопросы о территориальных разделах шляхетской республики и о дальнейшем пребывании уже польского народа под иноземным владычеством невозможно рассматривать без учёта отношений элиты «четырёхлетнего» Вального сейма и реформированного ею парламента с западными партнёрами, которые немало повлияли на трагический исход польского государства. 

Несомненно, в отличие от русского самодержавия конца XVIII века, так называемая Конституция 3-го мая базировалась на демократическом принципе разделения властей. Пятый из одиннадцати утверждённых разделов закреплял положение о происхождении государственной власти от народа – представителей имущей аристократии. Правда, к ним причислялось теперь и небольшое количество богатых мещан, получивших право на приобретение того же шляхетского звания. Крестьянство, особенно крепостные белорусские или малорусские «хлопы», по-прежнему не причислялось к понятию господствующего «народа», хотя закон подтверждал наличие национальной неоднородности всего населения польских земель. Причём, именно «польских земель»: провозглашённая «майская конституция» лишала Великое княжество Литовское права на законодательную автономию. С 1791 года Речь Посполитую должен был представлять единый парламент и наследственный Король, вставший во главе Сената. Принятые меры призывались к обузданию анархии, царившей среди «соймовой» и «загоновой» шляхты. Тогда, на пороге приближавшейся катастрофы, за проведение шоковой либеральной терапии решительнее всех выступили наследники американского конституционализма – «патриотическая» партия королевской Польши. Укрепить ослабевшее королевство буржуазными реформами без излишней щепетильности и прямого соблюдения законности, в духе устойчивой внешнеполитической традиции последних столетий, «патриоты» рассчитывали на новой волне антироссийской политики. 

Однако заявлять о либерализации государственной жизни, выставляя справедливые лозунги о защите интересов своей страны, это одно, а достигать поставленных целей, не поступаясь честными методами и чистыми средствами, это совсем другое дело. И, как известно, далеко не всегда такие дела правильно совмещаются в руках ретивых реформаторов. Недаром прозвище «Великих» в истории каждого народа получают редкие преобразователи. Намного легче, например, проводить демократизацию целых наций за чужой счёт, раздувая пожар насилия и ненависть к собственным согражданам. Нам, российским соотечественникам и патриотам, не безразлична данная тема, созвучная современным событиям в Восточной Европе. Попробуем, опираясь на забытые, малоизвестные факты и конкретные документы (прежде всего, из переписки Потёмкина с Екатериной Второй), увидеть, какими методами и средствами старалась достичь своих целей реформаторская партия «патриотов» в Речи Посполитой – партия польско-литовских западников 1780-х – 1790-х годов. 

Польское общество той эпохи, руководимое различными группами знатных магнатов и предводителей воеводств и поветов, давно уже не было спаяно единым чувством неприятия России. Наряду с воинственно настроенными консерваторами и либералами из антирусских лагерей влиятельной шляхты существовали и «русские» партии помещиков. Лидеры этих партий, не исключая последнего избранного Короля Станислава Августа Понятовского, трезво оценивали сложившееся положение. Они понимали, что избежать расчленения и гибели их государства можно было куда легче при поддержке российской власти, чем при вмешательстве остальных держав «европейского концерта». Посредством русско-польской унии им казалось вполне логичным и гораздо более безопасным уйти от рискованного альянса с противниками Северной Пальмиры. Мощь разраставшейся петербургской монархии уже не столько пугала, сколько притягивала многих здравомыслящих членов политических собраний, которые сплачивались то вокруг Короля, то при Польном гетмане Ржевусском, то в расчёте на Великого коронного гетмана Браницкого, женатого на любимой племяннице пожинавшего плоды новороссийской славы Григория Потёмкина. 

Нынешние польские учёные – Л. Кондзеля, Т. Цегельский и прочие историки – продолжают придерживаться антироссийской трактовки взаимоотношений екатерининского правительства с вошедшей в период системного политического кризиса феодально-демократической Речью. Упорно повторяется главный тезис – не одни лишь разделы Польши, но также все последующие восстания 1831 и 1863 годов, советско-польская война 1920 года, раздел республики в 1939 году и бесчеловечный расстрел польских офицеров в Катыни, якобы, продемонстрировали постоянную враждебность московитов. Не в чести остаются труды тех же польских исследователей М. Бобржинского и В. Калинки, напоминавших в научной полемике конца XIX столетия о разработке идеи унии с восточным соседом. 

Следует отметить, что идея польско-российского коронного или государственного союза исходила не из каких-либо беспочвенных планов. В то время её поддерживал сам князь Таврический. Императрица, лично не верившая в осуществление подобного широкого замысла, несколько лет подряд терпеливо выжидала неминуемого разрешения вопроса, предоставляя шанс для воплощения в реальность нестандартного проекта Потёмкина – Понятовского. Задача избрания Короля Польского, «интересам империи полезного, который бы, кроме нас», по словам Екатерины, «ниоткуда никакой надежды в достижении сего достоинства иметь не мог», была выполнена. Оставалось обеспечить гарантии устойчивого союзничества с Речью Посполитой. В Петербурге учитывали необходимость борьбы, как с турецкой военной угрозой, так и с прусским влиянием на «патриотическую» партию реформ. Ещё в 1788 году, призывая в отдельной записке к реализации идеи мирного сосуществования наших народов в пределах общего союзного пространства, Потёмкин торопил свою государыню ускорить подготовку переговоров об унии: «Не давайте сему делу медлиться, ибо медленность произведёт конфедерации, в которые… сунутся многие». В доказательство Григорий Александрович переслал письма вдохновителя польских «патриотов» Игнатия Потоцкого к Станиславу Августу, где содержалось требование национал-либералов ориентироваться на Пруссию, Англию и Турцию, но не на Россию. Екатерина, в свою очередь, уведомила фаворита: «Король Прусский сделал две декларации. Одну в Польшу противу нашего союза с поляками. Другую Датскому двору…». 

Показательно, что требование «патриотической» прозападной оппозиции Королю предъявили как раз в тот момент, когда в Варшаве активно обсуждалась тема соединения русской армии с войсками, специально формируемыми в Коронной Польше, её гетманской Украине и на белорусских землях Литвы с целью участия в совместных боевых операциях против турок. Задуманный объединённый корпус рассматривался в качестве залога скорейшего заключения договора об унии. Высказывались предположения об общей системе чинопроизводства и «равенстве чинов обоих государств, чтобы дворянство обостороннее было яко единое», писал всесильный фельдмаршал о проекте развития союзных войск. Тут-то англо-немецкие советники польских либералов обеспокоились не на шутку. Они убедились – медлить, действительно, больше нельзя. Под их давлением немногочисленная «русская» партия Короля отступила. В апреле 1790 года Смела, огромное потёмкинское имение в Польше, десятки тысяч крестьян которого серьёзно поддерживали продуктами воюющих собратьев в Новой России, практически подверглось блокаде. Через несколько ближайших месяцев ситуация сделалась похожей на недавние политические перипетии наших дней внутри стран западноевропейской коалиции.

Россию стали покидать недавние сторонники прочного союза. К маю 1789 года, по указанию чрезвычайного сейма, польское правительство наотрез отказало армиям Румянцева и Потёмкина в снабжении через свою территорию. Провиантмейстерская комиссия докладывала о нарушении Речью Посполитой договорённостей и о том, что польской стороной производится «непропускание» через границу в Молдавию вывозимого хлеба с «уграживанием вперёд не выпускать». Из Варшавы пришёл приказ в Волынское воеводство о роспуске первого пятитысячного контингента, собранного было со значительным воодушевлением для формирования намеченного союзного русско-польского войска. Одновременно Польша начала закупки оружия у Пруссии. К Екатеринославской губернии подвинулись несколько королевских полков. Разбитые турки бежали к польской границе и ощущали себя в безопасности, получая покровительство польских властей. Разочарованный Потёмкин наблюдал за отчуждением Короля Станислава Августа и крушением искренних планов подлинно союзнического сотрудничества. Он с горечью констатировал в письме к Императрице: «Польская республика на вопрос князя Репнина отказала пропустить пленных турок в русские области». Не осталась незамеченной и переписка между польскими и турецкими властями.

Что же правительство Екатерины? Поспешило ли оно закрыть границы для отмщения? Кстати, подчеркнём – незадачливые ссылки на тогдашнюю «занятость» России в турецкой войне не кажутся убедительными. О закрытии границ и пресечении свободного передвижения поместной шляхты из воссоединённых западнорусских провинций в Польшу и Литву просил свою августейшую подругу тот же устроитель Тавриды. В очередной записке о польском вопросе Потёмкин выделил раздел «О Белоруссии». Он замечал, как оттуда землевладельцы «доходы вывозят заграницу, которыми поддерживают противных», а потому «и следует дать повеление, что кто имеет у нас деревни, обязать жить в России… Ежели ж кто захочет в Польше остаться, тем позволить имение своё продать и положить сроку только полгода». Ссылалась ли здесь наша Императрица на нехватку воинских сил или средств ради исполнения предложенной меры? Нет, ответ был принципиально иным. Самодержавная царица, без всякого намеренного позёрства, просто не пожелала игнорировать законы: «Принуждать помещиков жить в Белоруссии будет нарушением трактата, да и у нас многие живут и ездят, в силу закона, вне империи». Частным образом Екатерина отметила, что «трактаты имели для нас всегда священную обязательность».

По истечении года, в мае 1790-го, Генерал-фельдмаршал князь Таврический, вчерашний создатель планов российско-польского союза, был вынужден рапортовать о противоположных расчётах на случай, если придётся защищаться от новых союзников Турции – Пруссии и Польши. «Я пойду вперёд и так уже встану, что вся граница от польских войск обеспечена будет; а полки, в Белоруссии собирающиеся, двинутся к Курляндии противостоять Прусскому королю», писал он в столицу. К сожалению Потёмкина, русское командование не ошибалось. По словам его летнего донесения, «на сейме в Варшаве положено поспешать с заключением с Портою союза оборонительного и наступательного». Он окончательно согласился со своими бывшими придворными оппонентами, изначально выступавшими за проведение жёстких мер в отношении бушующей Речи: «Поляки теперь, пока сейм, не будут наши… По мне – чёрт тамо будь». В октябре того же года Потёмкин докладывал Екатерине о работе «патриотов» на сейме: «Теперь умыслы ищут для заключения альянса с Прусским королём, которого гарант Английский король будет». Октябрьская дипломатическая депеша из царского посольства в Варшаве подтвердила – Игнатий Потоцкий призвал сейм подписать унию с Пруссией и лучше отгородить себя от империи. В декабре Потёмкин повторил: «О Польше нужно думать и предупредить, как я прежде писал». 

Наконец, в мае следующего 1791 года в Польше произошёл государственный переворот. Половина депутатов «четырёхлетнего» чрезвычайного сейма 1788 – 1792 годов перестала безоговорочно поддерживать провокационную кампанию «патриотической» партии, грозившую вводом русских войск и новым разделом польско-литовских владений. Пока большинство ненадёжных или колебавшихся в выборе внешней политики законодателей не возвратилось с пасхальных каникул, открытые противники России, в обход закона, пошли на нарушение всех парламентских процедур. Как и любые организаторы путча, они неправомочно объявили о «принятии» новой конституции. Когда на третий день мая наступил рассвет, площадь перед сеймом оказалась занятой ликующими частями польской армии, командиры которых были верны революции. Более года Речь Посполитая оставалась в руках сторонников майского переворота, и их руководители осуществляли фактическую власть без каких-либо правовых оснований. Творцы «Конституции 3-го мая» прикрывали свой диктат номинальным усилением полномочий органов центрального управления. Антироссийское движение открыто проявлялось со времени сбора «четырёхлетнего» сейма, попавшего под агрессивное воздействие непримиримой «патриотической» партии и навязанной её адептами идеологии воинствующего либерализма. Процесс демократического реформирования польского государства конца 1780-х – начала 1790-х годов совпал с расширением политики полного неприятия России, как в смысле налаживания добрососедских дипломатических и экономических связей, так и в плане развития перспективы союзнических отношений.

Поэтому незаконное провозглашение прогрессивного в целом законодательства Польши, сопровождавшееся демонстративным противостоянием русским интересам в непосредственной близости у имперских границ, не могло увенчаться долголетними успехами. Кроме того, можно с уверенностью сказать, что правительство Екатерины Алексеевны достаточно долго соблюдало политический такт и проявляло терпение в «польском вопросе». Даже преступное нарушение норм международного права при вторжении в домовую церковь Российского посольства в апреле 1789 года, незаконный арест и ничем не обоснованное трёхлетнее заключение нескольких православных священников вместе с епископом Переяславским Виктором Садковским, викарием Киевского митрополита, не стали предлогом для русского вторжения.    Только 18 мая 1792 года, убедившись в абсолютной бесполезности дальнейших ожиданий, императорское правительство представило самочинным властям Варшавы Декларацию о поддержке польских национальных сил, выступивших против режима «майской конституции». Императрица Всероссийская, сообщал текст Декларации, «сочла себя обязанною трактатами подать им эту помощь и приказала части войск своих войти во владения республики. Они являются друзьями, чтобы содействовать восстановлению старинных прав». В итоге всех разделов Речи Посполитой Россия, как верно сказал С. М. Соловьёв, «возвращала своему государству то, что принадлежало ему на основании не династических воспоминаний или архивных документов, а вековой, живой народной связи». Екатерина Великая оставила для истории справедливую фразу: «Ни одной пяди земли „древней“, настоящей Польши не взяла и не хотела приобретать». Такова была Русь, «враждебная» польскому народу.

«Дружественные» силы западных покровителей, на которых уповали вероломные участники майского переворота 1791 года, наоборот, в лице королевской Пруссии, по-настоящему воспользовались результатами варшавской драмы. Помешав осуществлению планов российско-польского союза, они, не раздумывая о законных трактатах и подопечных «патриотах», не постеснялись поживиться исконно польскими территориями.