Олег Прудников. Россия и Запад при Павле Первом

Олег Прудников. Россия и Запад при Павле Первом 21.12.2015 12:01

Россия и Запад при Павле Первом

 

Государственная деятельность императора Павла, равно как и период правления этого выдающегося реформатора, до сих пор остаётся недостаточно понятной для многих русских патриотов по элементарной причине несправедливого искажения малоизученных исторических фактов. Но приходит пора и тут «собирать камни». Нужно вернее осознать поучительные уроки краткого трагического царствования наследника Екатерины Великой и увидеть, что, с геополитической точки зрения, наша Большая Историческая Родина на грани XVIII – XIX столетий находилась в такой ситуации, которая ярко напоминает сегодня о современном положении международных дел.   

Эпоха Павла продолжалась менее четырёх с половиной лет. Но если внимательнее приглядеться к тем судьбоносным, воистину эпохальным для развития русского права годам и разобраться в конкретных результатах политики самоотверженного государя, опороченного недругами Отечества, мы сможем подтвердить, насколько привычной является нынешняя справедливая борьба России за обеспечение подлинной безопасности разных народов, независимо от их идеологических ориентиров и государственного устройства.       

   После блестящего завершения молодой Всероссийской империей вынужденных войн с Османской Турцией ради защиты своих естественных рубежей от постоянной внешней угрозы, до Москвы и Петербурга докатились кровавые волны французской революции. Они захлестнули далеко не одни «алтари и престолы». Всплеск социального насилия и ничем не ограниченного террора привёл к непоправимым политическим последствиям. Началось принципиально новое, непрекращающееся соперничество ведущих западноевропейских стран за господство прорвавшихся к властному кормилу буржуазных элит. Открытое стремление освободиться от пут религиозной морали, старых церковных и монархических институтов сделало их беспощадными и ненасытными агрессорами. Либеральный национализм под флагом республиканской Франции проложил дорогу тому явлению, которое мы называем «экспортом революций».

    Не дремал и давно победивший на краю континента знаменитый английский парламентский либерализм, вскормленный торговыми олигархами. Поэтому главными соперниками в безостановочной рискованной партии по переделу политических границ Европы оказались именно два лидера едва оперившейся, но уже вполне осознавшей необходимость утолять свой финансовый голод за счёт остального мира, замкнутой атлантической «демократии». То были Франция и Британия. К тому же, и революционных радикалов, и якобы консервативных, вполне «умеренных» конституционалистов вкусившего плоды необузданного капитализма Запада объединяла общая ненависть и укоренившееся недоверие к непостижимым традициям русских с их «дикой» непрактичностью, непохожестью нравов и «отсталостью» политического порядка.

  Всё перечисленное выше противоречило личной позиции и моральным установкам сорокадвухлетнего императора, который получил родительский трон с чётко обозначенной, сформированной в целом политической платформой. Наблюдая за распадом устоявшейся системы международных отношений и желая противостоять разрушительным силам либерального направления внутри и вне пределов унаследованной державы, Павел Первый хорошо и достаточно правильно оценивал происходящие события, что по-прежнему отрицается теми, кто привык понапрасну цитировать псевдонаучные измышления сторонников дискредитации России в любых проявлениях её  государственной жизни.  

Царь понимал – с одной стороны, российский потенциал интересует любого возможного союзника ради достижения собственных целей. «Нам большой нужды нет», говорил император, «в чьей-либо помощи, мы довольно сильны сами собой, если захотим пользоваться своей силой…». С другой стороны, «следует устраивать связи и обязательства, которые, однако, вечны быть не могут, а по обстоятельствам государственным переменяются… Важно, чтобы никто не мог угрожать вольности другого», писал Павел. В беспрекословном исполнении этого правила, пожалуй, и заключалась особая черта его внешнеполитических усилий. Рассматривая проявления данных усилий непредвзятым образом, можно убедиться, как на протяжении 1798 – 1800 годов Россия оплачивала кровью реальное стремление к обеспечению европейского мира.

Павловская империя не проводила преднамеренных завоеваний. Она лишь содействовала освобождению владений, захваченных армиями «прогрессивного» французского режима. В сущности, Итальянский и Швейцарский походы А. В. Суворова, Голландская экспедиция русского корпуса И. И. Германа фон Ферзена, попытка дипломатического разрешения мальтийского вопроса и очищение от неприятеля Ионических островов Ф. Ф. Ушаковым были несомненными результатами освободительной политики России. Показательным следует считать и то обстоятельство, что с наступлением 1800 года армия Суворова и флот Ушакова приказами государя были возвращены домой, и бесполезное сотрудничество с англичанами прекратилось.

Подобного движения в поисках бескорыстного мира никак нельзя обнаружить в сугубо эгоистических, захватнических действиях западноевропейских государств. Причём, как увлечённой революционными войнами Франции, так и противной её могуществу Англии. От них, кстати, старались не отставать и куда менее демократичные в те годы, осторожные и весьма «цивилизованные» соседи. Например, династически родственная России Дания, мечтавшая о немецком Гамбурге, «просвещённая» и алчная Пруссия, метившая в английский Ганновер или ожесточившаяся на возмутителей феодально-патриархального уклада абсолютистская Австрия, исподтишка кроившая под себя земли сопредельных княжеств «Священно-Римского рейха», Италии и Адриатики. Все они допускали деятельное участие в коалициях исключительно при условии удовлетворения определённых территориальных претензий.     

Император Павел Первый 

         К сожалению, в тени продолжает оставаться ещё один немаловажный и очень значительный факт. Когда Павел пришёл к власти, его правительством сразу же стали проводиться мероприятия в пользу отказа от активной военной политики. Была отменена подготовка предполагаемого выступления против Бонапарта шестидесятитысячного суворовского войска. Последовал отказ от активных действий в Германии. Одновременно прекращён начатый при Екатерине Персидский поход армейского отряда В. А. Зубова, отчего процесс добровольного присоединения Грузии к России приобрёл устойчивый и мирный характер. В духе убеждений воцарившегося императора, без лукавства, приватно выразился будущий председатель Государственного Совета, опытный дипломат В. П. Кочубей. По возвращении из Константинополя в конце 1796 года он в частном письме прокомментировал официальную позицию Петербурга А. Р. Воронцову, сидевшему в отдалении от дел из-за своей известной привязанности дворам Лондона и Вены: «Воевать нам истинно ни с кем теперь не должно».

  Таким незатейливым способом прямодушный самодержец укреплял независимость страны от негативного влияния союзников. Было хорошо известно, насколько те же английские «партнёры» уважали восточноевропейских друзей по антифранцузской коалиции. Чаще напоминать британцам о кровожадности «русского медведя» призывались пестрящие на разнообразные вкусы цветные журнальные картинки и откровенно наглые карикатуры на царя, «жаждущего» заодно с «озверевшим» Суворовым погибели бедных и доверчивых европейцев. Надо сказать, красочные безобразия не исчезали, а умножались на страницах «свободной» английской прессы в течение всех лет заявленного «союзничества» королевского двора и парламента с Российской монархией.       

Изображение русских союзников в английской прессе. 1799 год

  Через четыре года, 1 октября 1800-го, руководитель иностранной коллегии и военного департамента Ф. В. Ростопчин, компетентный помощник императора, который впоследствии организует героическое партизанское сопротивление Москвы ордам Наполеона, в составленном им меморандуме сформулировал близкое и понятное Павлу видение первоочередных задач внешней политики. «Россия как положением своим, так равно и неистощимою силою есть и должна быть первая держава в мире», выделял базовый тезис о непререкаемой самостоятельности империи в международных делах граф Фёдор Васильевич. Всё это сходилось с положенными на бумагу заветными предначертаниями царя, убеждённого в том, что «мы довольно сильны сами собой». В меморандуме предлагалось пойти, наконец, на прямой разрыв с вероломной Великобританией, установить её торговую блокаду, а также, ввиду недружественной английской политики и противозаконной оккупации Мальты, опереться в Средиземном море на образованную Греческую республику семи островов, да и то «при расчёте перехода греков под российский скипетр». Программная стратегия укрепления независимого курса России в условиях неутихающего общеевропейского пожара незамедлительно получила высочайшее одобрение. На следующий день император утвердил меморандум.

Как видно, правительство Павла Первого не собиралось выстраивать линию своего внешнеполитического поведения посредством захватнических планов. Стоит учесть, что даже проект сложнейшего Индийского похода, в случае успеха, предусматривал, опять-таки, освобождение, а не покорение русскими войсками разрозненных азиатских доменов британских сателлитов. Итак, очевидно – при реализации государственных интересов администрация Павла Петровича намеревалась использовать, прежде всего, внутренние ресурсы. Следовательно, надо пристальнее взглянуть на то, какие силы, кроме чисто военных и ограниченных экономических резервов, придавали уверенность императору и его вовсе не беспечному, профессионально исполнявшему обязанности службы окружению накануне неизбежного конфликта с наиболее могущественным в финансовом отношении соперником – Англией. Беспристрастные факты дают нам ответ и на это.

Маловразумительная критика «странного», как кажется при поверхностном изучении предмета, увлечения «романтического нашего императора» (как говорил Пушкин) Мальтийским орденом совсем не нова. Она возникла в Лондоне и Риме параллельно с появлением первых же депутаций мальтийских кавалеров на берегах Невы. Её и сейчас продолжают принимать на веру, но, правда, только те читатели, кому не пришлось пока лучше разобраться в этом чрезвычайно непонятном на вид и подчас намеренно запутанном вопросе. Наверное, нетрудно будет заново вызвать чьё-то удивление, но мы поспешим поддержать простейший логический посыл: останься Павел в живых хотя бы на несколько считанных лет – и Россия преуспела бы в её соревновании с лидерами европейского запада. И почётное место среди победителей тогда должен был бы занять тот Державный орден св. Иоанна Иерусалимского, который нашёл прибежище у русского царя. Заметим, здесь без излишнего стеснения нами условно употребляется сослагательное наклонение, так как и в действительности никакого пустячного «средневекового романтизма» а, тем более, легкомысленной «рыцарской игры» католического толка в истории с приглашением ордена в Россию никогда не было. Зачем же православному императору был нужен «Мальтийский» орден? Исходя не из романтических фантазий, а из практических соображений, Павел совершил оригинальный – полезный и смелый шаг, достойный мудрого правителя.  

Большой командорский крест Российского ордена Св. Иоанна 

 Во-первых, отдавая отчёт в сложности военно-политических предприятий против западных конкурентов, царь и его ближайшие соратники приступили к масштабному вовлечению в дело на стороне России многочисленных представителей влиятельного класса европейской аристократии. Они сделали оправданную в тот исторический момент ставку на десятки тысяч закалённых дворян, непосредственно пострадавших от либерально-буржуазной политики Англии и революционного разорения во Франции, начали объединять «все военные и умственные силы в Европе без различия подданств». Такую оценку без крайнего преувеличения давал швейцарский автор брошюры, изданной в 1808 году. Соглашались же с ним выдающиеся знатоки вопроса, П. П. Вяземский, сын поэта и друга А. С. Пушкина, и М. А. Таубе, талантливый историк, учёный-правовед и сенатор, управлявший в империи первых лет XX века министерством народного просвещения. В книге, написанной бароном Таубе о гроссмейстерстве Павла Первого и выпущенной парижским издательством в 1955 году, обращалось внимание на идею международной лиги, создаваемой в интересах России. Михаил Александрович подчёркивал в тексте – деятельность ордена под эгидой всероссийской короны могла быть равнозначной проведению эффективной кампании разветвлённых тайных и явных штабов русских агентов и сделаться «пан-европейской акцией».  

    Во-вторых, не худо разбираясь в каноническом и международном праве, в Петербурге учитывали, что издавна прославленное орденское братство госпитальеров формально не являлось подотчётным римской курии и юридически сохраняло надконфессиональный статус. Изначально, будучи служителями странноприимного подворья в Иерусалиме и находясь под омофором православного патриарха, вплоть до подписания январской конвенции 1797 года об установлении ордена в России, госпитальеры-иоанниты, согласно уставу, не подчинялись папам. Всяческие подвижки Римских первосвященников к установлению властного контроля над выборами магистров ордена всегда встречали сопротивление капитула. Не случайно последним постановлением Священного совета ордена от 1 сентября 1798 года, с утверждением которого завершилось пребывание госпитальеров на острове Мальта, оказалось решение о возможности и желательности организационного слияния латинян – членов ордена св. Иоанна с братьями греко-восточного исповедания. Видимым образцовым символом орденского православного воинства успел побывать Кавалергардский полк Павла Петровича, предвосхитив формирование ударных подразделений в армии и на флоте. «Папской» римско-католическая организация бывших суверенных иоаннитов станет называться гораздо позже, когда своеобразный русско-мальтийский проект превратится в легенду…  

 Русские кавалергарды при Павле Первом – исчезнувший орденский полк

 Когда на исходе 1798 года, сопровождая рождение православного Российского ордена св. Иоанна Иерусалимского, в сиявшем праздничными огнями Зимнем дворце персональную присягу на верность Павлу Первому, Великому магистру кавалеров восьмиконечного креста, приносили помещики, прибывшие из приоратских округов Баварии, Богемии, Германии, Португалии, Сицилии и Венеции, во мраке роскошных английских резиденций было принято окончательное решение об убийстве опасного русского царя. Другого варианта предотвратить провал атлантической колониальной политики не существовало.