Игорь Шкляревский — известнейший советский белорусский и российский поэт, чьё творчество высоко оценивается не только литературоведами, но и многочисленными любителями и ценителями поэзии. Он родился в Белыничах, детство и юность прожил в Могилёве, а затем взлетел на московские литературные высоты, никогда не забывая о своей малой родине.
7 сентября 2021 года Игорь Иванович ушёл из жизни и завещал похоронить свой прах рядом с могилами родителей на Машековском кладбище в Могилёве. Последнюю волю поэта исполнили его ближайшие родственники — брат Олег Иванович с дочерью Марией. И 14 августа 2022 года навсегда войдёт в историю Могилёва, как день последнего возвращения поэта Игоря Шкляревского на родину, которая была воспета в его стихах и которая всегда гордилась своим великим сыном.
Николай Яцков.
Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ
Вокзал
Могилевский старинный вокзал,
сколько раз ты мне душу пронзал,
черным дымом меня обнимал
и баянами вдаль провожал!
Там, где пиво мешали с водой,
эх, крылатый, да только безногий,
эх, с ногами, да только слепой -
пели вестники вечной тревоги.
Вспоминали, как в танках горели,
и, меня провожая в Москву,
словно люки открыть не успели,
в паровозном пропали дыму!
И опять, как тогда, на мгновенье
светом вырваны лица из тьмы,
словно выплыли мы из забвенья,
и в забвение канули мы.
Это августа холод бодрящий,
опустевший девятый разъезд,
облетающий, мимо летящий,
застекленный пылающий лес.
Плачут дети, кричат поезда.
Ветер листья с дубов обрывает.
И зеленая злая звезда
нас опять до весны разлучает.
До чего ж ты коварна, разлука!
Даже тот, кто казался чужим,
улыбнется улыбкою друга,
и растает, и станет родным…
***
Старинный город Могилев -
микрорайон, столбы, канавы.
А где же звон колоколов?
Где церкви, ратуши, порталы?
Швейцарцы ищут старину,
а переводчик виновато -
спиною к зареву заката -
молчит… Забыли про войну!
Забыли, как здесь все пылало,
кипело, корчилось, кричало -
и фреска, и резьба, и крест.
Из пепла город мой воскрес.
В нем старины заветной мало,
зато земля моя горда
тем, что без боя не сдавала
свои седые города.
***
На берегу Днепра в лесной отчизне,
в родном дому, в тревожной тишине,
где книги толстые напоминают мне
о радостях неторопливой жизни,
где я тетради старые свои
перелистал и вдруг душа заныла,-
фиалками в оврагах отцвели
тех весен водянистые чернила…
Так вот, на этом самом берегу
я оставаться больше не могу,
но никуда отсюда не уеду -
прошла охота колесить по свету.
Река спадает, входит в берега,
недвижен лес за полосой тумана.
Пусть ветер гонит к морю облака.
Родное небо глубже океана…
* * *
Я видел бедные равнины,
поля послевоенных лет.
Я видел чёрные руины,
подвалов сиротливый свет.
Я видел паклю и кресало
в руках у матери больной,
но только небо потрясало
меня своею глубиной.
* * *
Два облака белых плывут по лазури,
стоит ослепительный зной.
Ну вот мы и встретились после разлуки!
Невечной разлуки земной…
Над жизнью, в которой мы прочно забыты,
над синим холодным Днепром,
над кладбищем, где мы не рядом зарыты,
сегодня мы рядом плывём.
Два облака белых… Одно розовеет,
над миром приветствуя день.
Другое опять отдалиться не смеет,
лежит на нём первого тень.
Нам встретится дым! И о юности милой
ты вспомнишь и нежно взгрустнёшь.
Я ливнем пролью над твоею могилой…
А ты над моей не прольёшь…
* * *
Я люблю ловить язей,
собирать в оврагах грузди,
тихой ночью в захолустье
слушать шорохи дождей.
Это всё, что мне осталось,
и не дай мне Бог на старость
много денег и друзей.
Деньги юности лишают,
а друзья уже мешают
слушать шорохи дождей.
* * *
С Днепра на город плыл туман –
не одиночество, а мнимость,
и лишь окно вдали светилось,
там пел о жизни графоман.
Но, тяжкий груз взвалив на плечи,
увы, не знал он русской речи
и в сорок лет постичь не смог,
что вдох и выдох – это вздох.
И всё же я его любил
за гордость, бедность и отвагу,
за то, что ночью выходил,
дрожа от сырости, к оврагу.
Он знал – при жизни славы нет,
и насмерть бился над сонетом.
На зависть истинным поэтам
он жил, как истинный поэт.
Весной на родине
В Пропойске – май!
Коза жуёт афишу.
Луга и поймы девственно чисты.
Совсем не жаль того, что не увижу.
Мне жаль того, что не увидишь ты.
А бор стоит стеною у реки,
как будто сосен в нём не убывает.
Горит закат. Ревут грузовики.
Дым от костра поля перелетает.
Всё тот же дым! Он горек и лилов.
И ты совсем не склонен
к многословью.
Но к родине тревожная любовь
сегодня схожа с первою любовью.
И этот бор, и дым, который тает, –
всё о тебе поможет ей забыть.
И пусть она тебя почти не знает,
но ты её не можешь не любить.
Жалоба счастья
Руки болять! Ноги болять!
Клевер скосили. Жито поспело.
Жито собрали. Сад убирать.
Глянешь, а греча уже покраснела.
Гречу убрали. Лён колотить.
Лён посушили. Сено возить.
Сено сметали. Бульбу копать.
Бульбу убрали. Хряка смолить.
Клюкву мочить. Дровы пилить.
Ульи снимать. Сад утеплять.
Руки болять! Ноги болять!
* * *
Было всё впереди!
Все мои невозможные дали.
Моросили дожди,
и колёса за лесом стучали.
В слуховое окно чердака
заплывала берёза,
и звучал из ДК
упоительный вальс Берлиоза.
* * *
Старый тополь стоит!
Старый мост удержался!
Под напором воды устоял.
Сколько раз уезжал
и не помню, что я уезжал.
Помню, как возвращался…
* * *
Ботинки в лунном серебре,
и так светло на пустыре…
Вот я иду домой с рыбалки,
ворона каркает: — Привет!
Упал на мусорные свалки,
и остаётся чистым свет.
* * *
Какое счастье — разлюбить!
Забыть бессмысленную муку,
как будто сломанную руку
в ручей холодный опустить.
* * *
А — сажень землемера,
забытая в поле
под ольхой, где случайно
подумал поэт —
если было начало,
бесконечности нет…
О — моё одинокое озеро,
Остановки неведомо где.
— Что за станция?
— Это Онега!
Отклик тихого брата Олега.
Облака и круги на воде…
* * *
Сверкая на далёких стёклах,
за лесом догорел закат,
но в этом я не виноват…
* * *
У Бога дней много,
но Бог не продаёт.
Хотя бы вечер лишний
с корявой голой вишней
и рябью на воде
я не куплю — нигде!
А остальное, если честно,
иметь уже неинтересно.
* * *
Идёшь вечерними лугами, —
в росе намокли и шуршат
и вспыхивают под ногами
стрекозы в пятьдесят карат...
* * *
На закате в зеркале воды
монастырь белеет и сады,
и уклейки заплывают в кельи.
Папиросу курит рыболов.
Это — я!
А под зелёной ивой —
Млечный путь сверкающих мальков...
* * *
Громыхали ночные июльские грозы,
в мокром платье
она приходила ко мне,
и шумели берёзы в чердачном окне...
* * *
Вон рыболов с вечернего парома
идет, не зная ни добра, ни зла.
У рыболова в волосах солома
и синие безлюдные глаза.
Горят рекламы купли и продажи,
гул новостей разносят провода,
а рыболов закурит и расскажет,
что на озерах зацвела вода.
* * *
Я все еще живу, храня
звучанье чистой русской речи,
и на прощанье у меня
назначены с грядущим встречи.
Там баркалабовские грозы
прошли, и мокрые стрекозы
блестят у брата на спине,
там детство ловит в быстрине
форель прохладно-золотую,
и ласточкой в моем окне
там счастье ставит запятую.
* * *
Майский вечер. Открытая книга.
В старой лампе шуршит мотылек.
Льется тихая музыка Грига,
из вселенной сквозит холодок.
Впереди — могилевское лето,
полустанки, грибные дожди,
окна, полные теплого света,
все, что было, — еще впереди...
