В чём специфика русской языковой картины мира

В чём специфика русской языковой картины мира 16.02.2018 12:41

Почему в случае большого волнения мы «хватаемся за сердце», а когда задумаемся – «чешем затылок»? Что такое справедливость по-русски и почему мир никак не может понять русскую тоску? Вот уже четверть века лингвист Алексей Шмелёв занимается очень интересной темой – русской языковой картиной мира. Заведующий отделом культуры русской речи Института русского языка РАН, председатель Орфографической комиссии РАН рассказал, в чём специфика именно русского языка.

– Алексей Дмитриевич, что такое языковая картина мира и в чём отличие картины мира тех, кто говорит по-русски, от носителей других языков? 

– Каждый язык подсказывает своим носителям определённую систему взглядов на окружающую действительность, которая вне заданных условий воспринимается ими как нечто само собой разумеющееся. Эта система взглядов и представляет собой языковую картину мира. 

Важно, что представления, её формирующие, содержатся в  компонентах значения языковых единиц, в норме не попадающих в фокус внимания носителей языка, и обычно не подвергаются ими сомнению. Для носителей русского языка, как правило, очевидно, что наша психическая жизнь имеет интеллектуальную и эмоциональную сторону. Причём за интеллектуальную жизнь отвечает голова, а за чувства – сердце. Фраза подумай своей головой кажется носителям русского языка нормой, а фразы подумай печенью, подумай животом или подумай сердцем показались бы аномальными. Если носитель русского языка задумается, он может почесать затылок; когда он что-то вспомнит, хлопнуть себя по лбу. В ситуации сильного волнения русскоязычный человек хватается за сердце, поскольку именно сердце в нашей языковой картине мира – орган эмоций. 

Похожую картину рисуют многие другие европейские языки, например английский и французский, с той разницей, что в этих языках сохранились следы архаической модели, когда в качестве органа памяти рассматривалось сердце; отсюда английское by heart и французское par сoeur «наизусть» (буквально «сердцем»); в то время как русским покажется странной идея заучивать таблицу умножения сердцем. 

В то же время  ряд языков подсказывает иное соотношение различных аспектов психической жизни и телесных органов. Во многих языках печень воспринимается как средоточие сильных эмоций. В представлении носителей китайского языка мысли человека, «хорошие» чувства, такие как радость, и некоторые «плохие» чувства, например обида, гнездятся в сердце, но другие «плохие» чувства: грусть, тоска, тревога – сосредоточены в животе, а именно в кишках и селезёнке. Русские тоже порой говорят достал до селезёнки… 

– Чем ещё отличается русская языковая картина мира? Часто говорят, что у нас особое понимание правды, справедливости… 

– Слово справедливый на многие другие языки непереводимо. Мы либо уйдём в сторону законности – тогда трудно будет выразить идею, характерную для русских: можно действовать по закону, а можно по справедливости. Например, французское justice имеет отношение к юстиции, и это, скорее, будет законный. А английское слово fair уведёт нас в сторону честности. В английском есть fair сompеnsation – «честная компенсация» или «справедливая». Если не добавить, сколько именно, то для русских будет совершенно непонятно, сколько это значит. Нужно написать точную сумму. 

Это такие тонкие различия между языками, с которыми  я сталкиваюсь постоянно. К примеру, носители русского языка различают внутри и на поверхности: у нас есть предлоги в и на. А, скажем, предлога, соответствующему английскому at в русском языке нет. И мы должны всегда самостоятельно решать – это на поверхности или внутри: на заводе, но в университете. А для носителей некоторых языков это одно и то же. Неважно – внутри или на поверхности. 

– Мне показалась чрезвычайно интересной ваша концепция истории/этимологии слова смирение.  

– Смирение – очень интересное русское слово. Оно связано со словом мир, но исторически восходит к другому слову –мера. Слово мера было использовано переводчиками Священного Писания  для передачи двух разных  греческих слов. Одно из которых – это как бы такое хорошее отношение, отсутствие вражды, противоположность войне. А   другое – это вселенная, человеческое сообщество. По-гречески это слова ирини и козмос. «Ирини» – это мир, как английское слово peace, а «козмос» по-английски world. Это были разные слова, но славянские переводчики выбрали одно. 

Миру мир всё время встречалось в Писании и в богослужебных текстах. И даже в советское время сохранялось это словоупотребление. Как бы два разных мира. Даже писались по-разному в дореформенной орфографии: написание миръ соотносилось с отсутствием войны, спокойствием, мирной жизнью, а міръ – с вселенной или человеческим обществом. Однако исторически оба слова восходят к одному, означавшему нечто вроде «гармония; согласие». 

То есть современные значения звукового комплекса мир можно рассматривать как модификацию некоего исходного значения, которое мы могли бы истолковать как гармония; обустройство; порядок. Вселенная может рассматриваться как «миропорядок», противопоставленный хаосу, космос. Отсутствие войны также связано с гармонией во взаимоотношениях между народами.

В результате слово мир дало важнейшее русское слово смирение, которое в то же время  связано со словом мера: человек должен умерить свои претензии. А на славянской почве породило несколько иной оттенок смысла: не только не считать себя выше других людей, но ещё и примириться со всеми и со всем, что происходит вокруг. Идея примирения – важнейшая для русской языковой картины мира.

В то же время борьба за мир (иногда добавлялось: за мир во всем мире – такой своеобразный каламбур, восходящий к переводу Первоучителей) долгие годы являлась  важной советской идеологемой. Первый декрет коммунистической власти назывался «Декрет о мире». Позднее возникла новая идеологема мирного сосуществования государств с различным общественным строем (но при этом всегда подчеркивалось, что речь не идёт о мирном сосуществовании идеологий). 

Одним из проводников советского влияния в западных странах стал так называемый Комитет сторонников мира. Понятно, что при таком понимании мира он имел мало общего с гармонией и ладом, поскольку не исключал революционную деятельность, ожесточённую «классовую борьбу» и насилие над «классовыми врагами» в странах победившего социализма. 

При этом осознание исторической связи мира и гармоничных отношений между людьми, лада, сохранялся у писателей-нонконформистов. Вспомним статью Александра Солженицына «Мир и насилие», в которой академик Сахаров был  выдвинут на Нобелевскую премию мира. В ней Солженицын характеризовал как «эмоциональную ошибку или сдвиг» то, что «угрозу мирному, справедливому, доброму существованию человечества стали видеть почти исключительно в войнах». Он писал:
«Противопоставление “мир – война” содержит логическую ошибку», и указывал, что истинное, «логически равновесное» противопоставление – это «мир – насилие». И гармоничное сосуществование Солженицын призывал мыслить как «существование не только без войн (этого недостаточно!), но и без насилия». 

Советскую пропаганду, выраженную в лозунгах «миру – мир!» и «за мир во всем мире!», литератор был готов принять «как очень полезную, если она будет означать: чтобы во всём мире не только не было войн, но прекратилось бы всякое внутреннее насилие». Итак, в этой статье понимание мира было основано на исторической памяти слова. 

– Если вернуться к эмоциональному миру человека, то в чём здесь особенность русской языковой картины мира? 

– У русских есть понятие страх: когда что-то может произойти, и я понимаю, что это плохая вещь, но я не могу ничего предотвратить. Оно похоже на fear в английском языке. Но, скажем, в немецком ближайшее по значению – аngst. Оно вошло даже в английский как термин психоанализа. Но обозначает всё же несколько другое: может произойти много плохих вещей, и я не в состоянии их предотвратить – это безотчётная тревога. Конечно же, это ближе всего к слову страх. 

А бывают, наоборот, значения, которые есть только в русском языке. К примеру,  специфические русские эмоции. Как, например, объяснять, что значит тоска? Это то, что человек чувствует, когда он чего-то хочет, но не знает, чего именно. Или грусть и печаль – это разные чувства. Русский язык их различает, а большинство языков нет. 

– Что влияет на формирование языковой картины мира того или иного народа? Насколько значимыми являются, например, территория проживания или верования?

– Территория проживания в какой-то степени влияет на особенности языка. Возможно, с равнинным ландшафтом обитания русского народа связана детализация  разных слов, указывающих на удаление в пространстве – далеко, вдали, недалеко, поблизости, вблизи… При том, что расстояния вертикальные играют меньшую роль для русских пространственных наречий. Тут очень легко впадать в сравнения  разного рода. 

Все гипотезы о том, почему так устроен язык и языковая культура очень трудно наблюдаемы объективными факторами. В некоторых случаях такое влияние прослеживается. Появление в советское время слова жилплощадь связано с тем, что дом не принадлежал человеку, им распоряжалось государство. В то время как иностранцу нельзя было сказать, что у него есть жилплощадь. 

– Влияет ли эта разница в картинах мира, так ярко проявляющаяся в языке, на нашу жизнь: на поведение, например, русских и немцев или французов в определённых ситуациях, на социальную жизнь, на нравы? 

– Трудно сказать, что на что влияет. Можно сказать, что культура народа в какой-то степени отражается в языке, а можно сказать, особенности языка оказывают внимание на культуру и даже отчасти её формируют. Жёсткой предопределенности нет – ни в ту, ни в другую сторону. Подчеркну, что важно понимать: ложным и уводящим в сторону является представление, что какая-то одна из языковых картин мира чем-то «правильнее» другой. Каждая отражает определённый взгляд на мир, определённый ракурс – и в таком качестве представляет ценность.

Юлия Горячева, vksrs.com