Глеб Годунов: Каждый в Донецке соприкоснулся с бедой или ощутил дыхание бездны

Глеб Годунов: Каждый в Донецке соприкоснулся с бедой или ощутил дыхание бездны 23.01.2017 18:20

Донецкий медик одним из первых видит то, что принесла война. Он может оценить и масштаб трагедии, и высокую концентрацию боли… Страдающему сложно принимать на веру успокоительную поговорку, мол, время – лучший лекарь. Но здесь и сейчас справедливой окажется реверсивная формулировка: донецкий врач – лучшее отражение времени.

Осенью 2014 г. большинство сотрудников Донецкого национального медицинского университета им. М. Горького решили остаться в родном городе. Украинские чиновники готовили ДонНМУ другую участь, распорядившись о его переносе в город Красный Лиман (население – меньше 25 тысяч), находящийся в контролируемой Украиной части Донецкой области. Киевский циркуляр возмутил преподавателей медуниверситета – и текстом обращения, и тональностью требований. За казёнными пропагандистскими штампами, восхвалявшими новую украинскую власть и клеймившими жителей инакомыслящего региона, не было ни слова о гражданской войне, развязанной Киевом, об обстрелах населенных пунктов Донбасса, о гуманитарных проблемах… В итоге около 750 сотрудников университета проголосовали за то, чтоб остаться в Донецке, и только 11 высказались за переезд.

Геннадий Тарадин, доцент кафедры госпитальной терапии ДонНМУ, был в числе тех медиков и преподавателей, которые не покинули свой город и остались со своими земляками в трудные времена. Имея публицистический опыт (автор изданий «2000», «Русская Народная Линия», «Православие.ру»), он на протяжении многих месяцев войны пытается осмыслить, что произошло с его родиной. Геннадий Тарадин уверен, что нынешнюю войну в большей мере можно назвать духовной или религиозной, чем национальной, территориальной, экономической. Считает одной из самых сложных проблем современного противостояния неразбериху в головах людей.

* * *

– Геннадий Геннадьевич, каким по прошествии двух с лишним лет видится собрание, где решалась судьба медуниверситета? Насколько оно отражало тогдашний общественный раскол?

– В городе осталось где-то 80% от довоенного количества профессорско-преподавательского состава ДонНМУ. В том числе – известные и высококвалифицированные сотрудники, профессора и даже академики АМН Украины (которых сама академия позже лишила этих званий, отнеся выдающихся специалистов самой мирной профессии к «пособникам террористов»). Сам «раскол» не произошел мгновенно. Люди по-разному воспринимали евромайдан и основные события 2014 г. Весна ознаменовалась бурными протестными маршами и принципиальным неприятием киевской хунты. Странно, но за весь период весны-осени 2014-го со стороны администрации университета не было высказано позиции по отношению к уже пылающей войне. Кто-то, как и я, был уверен, что Донбасс выстоит (другой вопрос – какой ценой и когда это закончится). Кто-то ожидал, что в Донбассе воцарится «украинский мир» с жёстким наказанием всех «провинившихся».

– Как психология дончанина менялась после 2014 года по мере превращения майданного переворота в войну?

– Первые признаки реальной войны мы заметили с середины апреля, когда над Донецком на сверхнизкой высоте летали военные истребители с полным боекомплектом. «Кого они собираются атаковать в городе?» – волновались и негодовали люди.

Самым тяжелым лично для меня было время с середины июля до конца августа 2014 г. Шло принципиальное военное противостояние на фронтах с непрогнозируемыми результатами. Донецк был пуст, как никогда раньше. Из того периода я как житель Киевского района не могу вспомнить хотя бы день без минометных обстрелов. Мне и многим моим землякам, включая известных сотрудников ДонНМУ, было уже тогда ясно, кто и за что воюет. С каждым разрывом мины или артиллерийского снаряда, прилетавших из аэропорта и с других украинских позиций, в нас закипала ненависть к военным преступникам, пришедшим в Донбасс. Под обстрелами пришла убежденность: украинского «нового порядка» здесь уже не будет. А если будет, то без нас. Всегда была наготове «эвакуационная» сумка с документами и ценными семейными вещицами, а в машине всегда был заполнен топливный бак (разумеется, уезжать планировали в Россию, а не на Украину). Мы так в семье и решили: живём здесь до тех пор, пока не начнут складываться дома вокруг…

– В это время преподавателю медуниверситета, наравне с другими дончанами, пришлось проходить интенсивный курс обучения в школе выживания?..

– Да, пришли новые знания. Например, водители первым делом начали запасаться аптечкой и двумя-тремя кровеостанавливающими жгутами. Летом 2014-го в машине уже не слушаешь музыку, а специально приоткрываешь окна. Постоянно вслушиваешься, где прогремит первый «плюс». Еще лучше, если удастся выслушать «выход». А потом отсчитать в секундах время, вслушаться в характерный для мин свист и разрыв. В зависимости от района, который обстреливался, корректировались маршрут передвижения и – что очень важно – парковка.

Мои родители, которым под 80 лет, до сих пор периодически «ныряют в подвал» и проводят по несколько часов в ожидании окончания обстрела. Мне приходится часто общаться с больными из районов, студентами, коллегами. И вот я не встречал ни одного человека, который бы не пережил этот ужас обстрела из минометов, артиллерийских орудий, танков или РСЗО.

Каждый соприкоснулся с бедой или ощутил дыхание бездны. Кто-то потерял родственника, у кого-то во время мощного обстрела от инсульта скончалась бабушка, в чью-то квартиру залетела мина. Знакомая припарковала машину возле своего дома на Гладковке, забрала дочку, отошли метров на 100 – и… прямое попадание в их автомобиль. Моей коллеге позвонил домой больной, и она, находясь в зале, давала рекомендации. Сказала, чтобы приезжал в больницу. Прервала разговор и перешла в кухню. А через мгновение в зал влетела мина: темнота, пыль, крики, шоковое состояние. Но, к счастью, без жертв.

В многоэтажный дом на Магистральном, где живут мои родственники, попала ракета из РСЗО «Град». К счастью, сам снаряд длиной под 3 метра и весом 66 кг взорвался при попадании в межэтажное перекрытие, повредив окна, но не причинив разрушений внутри квартир.

Как-то проезжал по поселку Северный (один из самых обстреливаемых районов города). Увидел заглохшую «Таврию» с растерянным водителем и группу местных ребят. Пришлось отбуксировать машину по лабиринтам поселка. Со мной ехал пацаненок, лет 12-13, указывая маршрут. Он говорил о последствиях обстрелов, точно называя даты и количество пострадавших. Спрашиваю: «Из твоих близких знакомых кто-то погиб в этой войне?» Отвечает: «Да, Данил Кузнецов» (это школьник, погибший во время обстрела футбольного поля с украинских позиций в ноябре 2014 г.).

– За этот тысячедневный период войны как-то изменились ваши взгляды на профессию, отношение к призванию?

– Прочувствовал важность и незаменимость квалификации врача, особенно в экстремальных условиях и тогда, когда просто некому оказывать даже элементарные медицинские услуги. Хочется сделать всё, чтобы облегчить состояние людей, на долю которых выпало множество испытаний. В мирное время мы в любом случае взаимозаменяемы: так или иначе, больной не останется без медицинской помощи. А в военное время – иначе.

В последний год мы отмечаем рост многочисленных сочетанных заболеваний и клинических случаев, невероятно сложных в диагностическом плане. Сами удивляемся: откуда так много тяжелой патологии? Одна из причин – мощный и длительный стрессовый фактор, который является в большинстве случаев фоном развития многих заболеваний. К тому же во время мощных обстрелов люди, как правило, очень редко ходят в больницу…

Нужно сказать об огромной заслуге всей службы скорой помощи: врачей, среднего медицинского персонала, водителей, которые мгновенно отзывались на первые же сигналы об обстрелах и пострадавших. Это действительно наши герои, сильные духом. Они бросались в эпицентр обстрелов, вытаскивали всех, кто подавал даже мизерные признаки жизни.

– Кому не удалось найти замену, чего недоставало в военное время?

– Среди тех, кто покинул Донецк, было некоторое количество узко квалифицированных специалистов. Без них выполнение некоторых высокоспециализированных услуг было приостановлено. К большому сожалению, исчезла часть эксклюзивной и дорогой аппаратуры, а в некоторых устройствах просто «не нашлись» программные элементы (платы, датчики, штекеры и т.д.), без которых оборудование не может работать. К счастью, на сегодня выполнение большинства высокоспециализированных медицинских услуг в городе восстановлено.

В 2014 г., примерно с ноября, и в течение 2015 г. была тяжелая ситуация с медикаментами, когда Киев фактически перекрыл границы с республиками Новороссии. Ограничили передвижение не только всех групп товаров, но и лекарств. В начале 2015 г. фактически отсутствовали все медикаменты, растворы, перевязочный материал. Когда мы составляли списки необходимых лекарственных и расходных средств, заведующие отделениями подавали в заявке всё: от изотонического раствора до искусственных клапанов сердца.

– На этой войне гибнут ваши коллеги. Хирург-травматолог Степан Марчук, работавший в госпитале УВД ДНР, подорвался на мине в августе 2014-го... Константин Ставинский был убит снайпером под Никишино зимой 2015-го... Вы знали кого-то из них?

– Я работал вместе с Константином Сергеевичем Ставинским в одном институте (ИНВХ), но близко знаком с ним не был. Очень хорошо о нем написала наша землячка Ирина Белоколос: «Человек с потрясающим чувством юмора. Врач от Бога. Все, кто лечился у него когда-нибудь, или лечил у него кого-то из родных, знают, что позвонить Константину Сергеевичу можно было в любое время дня и ночи. И он никогда не бросал трубку, не просил перезвонить в более приемлемое время. Одевался и летел на зов того, кому нужна была помощь.

Ещё в студенческие годы Костя увлёкся альпинизмом. И это стало увлечением на всю жизнь. Ребята-альпинисты, с которыми он ходил в горы, говорят, что он был из тех, кто «стонал, но держал». На него можно было положиться. С ним смело шли в связке. И там, в горах, Костя не забывал о своём призвании. В любых непредвиденных обстоятельствах, а их в горах не счесть, можно было рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь. Всегда и везде. На следующий же день, после того как в Армении произошло страшное землетрясение, Костя был в Спитаке. По велению души и сердца. Потому что не мог по-другому. Именно поэтому он не уехал из родного Донецка, как многие ремесленники от медицины. Он работал в больнице, работал в госпитале, домой приезжал переодеться и помыться. С первых дней рвался на передовую. Главврач госпиталя не знает точно, сколько ходок в аэропорт сделал Константин Сергеевич. Заканчивалась смена в госпитале, и он уезжал «отдыхать». Потом выяснялось, что отдых этот проходил в спасении раненых бойцов в аэропорту. Он знал, что иногда жизнь человека зависит от того, насколько быстро ему окажут помощь. И он спасал. Вытягивал ребят после тяжёлых контузий, создал мобильную фронтовую бригаду реаниматологов. Бригада работает и сегодня. И будет работать».

– 27 октября 2016 г. во время ужасного обстрела Макеевки погиб главврач больницы МВД Андрей Владимирович Журбин. Тогда же погиб и отец маленькой Софии Садыковой, а сама девочка получила ранения.

– Да. Инициативная группа здесь занимались организацией помощи Софии: она нуждалась в хирургической и психологической помощи.

– У многих дончан, оставшихся в городе, сложное отношение к тем, кто уехал на украинскую территорию. Но, наверное, ни один из донецких «проклятых вопросов» не терпит поспешных обобщений, требует оговорок, допускает чудесные исключения?

– Да, бывают и удивительные исключения. Я, например, понимаю и только приветствую тех, кто за эти два с половиной года перебрался окончательно в Донецк с Украины (хотя в это, может, сложно поверить). Лично знаю около десятка человек. Это люди, которые просто не смогли жить в нынешнем государстве Украина из-за тоталитарного режима, системы доносов, прослушки. А также те, кто в силу своей основной деятельности просто не могли там работать. Речь идет о журналистах, социологах и даже военных, которые служат в нашей армии, несмотря на то что они родом с Украины. Думаю, что они и есть настоящие патриоты, понимающие, что нынешний киевский режим принес множество бед, что при нем нет никаких просветов и надежд на будущее, и уверенные, что без внешнего воздействия эта власть, вкусившая беззаконие и богатства, сама никуда не денется.

Интересны случаи, когда уехавшие из Донецка наши земляки, имея прекрасную возможность остаться и работать в России, затем возвращались обратно, в еще не спокойный город. Лично знаю историю с одной известной в Донецке семьей врачей. Их сын закончил наш медицинский университет, затем успешно защитил кандидатскую диссертацию; летом 2014 г. переехал в Москву – благо, там у него был родной дядя, известный в России профессор. Через некоторое время молодой доктор вполне заслужено получил должность по основной специальности в одной медицинской клинике Москвы. Но вернулся на родину в начале 2015 г. Родители: «Что случилось? Почему?» Ответ: «Я хочу жить в Донецке!» Этим многое, если не все, сказано.

Ритм Евразии