Ольга Адольфовна Ожгибесова – журналист, писатель, редактор, сценарист, член Союза журналистов, член Союза писателей России.
Родилась в г. Свердловске (ныне – Екатеринбург). Окончила философский факультет Уральского государственного университета. В течение 18-ти лет – преподаватель высшей школы. С 1997 года – внештатный, а с весны 2000-го года – штатный автор ряда тюменских газет и журналов. Лауреат премии «Золотое перо» Союза журналистов РФ.
Автор тринадцати книг стихов и прозы. Победитель ряда Всероссийских и международных поэтических фестивалей и конкурсов, в том числе фестивалей «Словенское поле», г.Псков, «Каблуковская радуга», г.Тверь, «Уральский книгоход», г.Екатеринбург и др. Обладатель медали имени Николая Рубцова (г.Вологда).
Петербургский ангел
Надел потёртый котелок,
Пальто и сунул зонт подмышку.
В карманы – носовой платок,
Монетки на метро и книжку.
Сквозь свет сияющих витрин,
Автомобильный гул кромешный
Чудаковатый гражданин
Шагал по Невскому неспешно.
Он зябко кутался в кашне –
Прохладно в Питере в апреле.
И шел по правой стороне, –
Там, где опасно при обстреле.
Мурлыча песню на ходу,
Он, не боясь казаться странным,
Сел на скамеечку в саду
И вынул книгу из кармана.
Взгляд кинул в небо и раскрыл
Старинный зонт над головою…
И пара белоснежных крыл
Вдруг распустилась за спиною.
Баба Рая
Ирине Ф.
Бежим. Мелькают дни и лица.
Жизнь коротка, как птичий крик.
Но хочется остановиться
И оглянуться – хоть на миг.
Я, прошлое перебирая,
Достану из небытия:
Мне десять лет. И баба Рая
Все учит музыке меня.
Конечно, я играла скверно –
То польку, то какой-то марш.
И, слушая, на кухне нервно
Крутила баба Рая фарш.
Но, бросив на плите "котлетки",
Не выдержав в один момент,
Шла в комнату: а ну-ка, детка,
Пусти меня за инструмент!
На клавиши бросала руки...
И вдруг... Как будто первый гром!
Грозой обрушивались звуки
На скучный полусонный дом.
Волной – без берега, без края...
И не спастись, не убежать!
И кажется, услышав Раю,
Бетховен мог из гроба встать.
Метались пальцы птичьей стаей,
Летела музыка в астрал.
И даже стул под бабой Раей
Кряхтел, бедняга, и стонал.
Сковорода плевалась жиром.
Басы звучали, как набат.
И плыл под потолком квартиры
Котлет сгоревших аромат.
Ах, жаль! – давно упали в Лету
Тот светлый мир и годы те,
Где Рая жарила котлеты
На старой газовой плите.
Поэзия
Поэзия уходит от меня…
Вл. Белов
Поэзия уходит от меня.
Ей скучно – без любви, без вдохновенья…
Прошелестит чуть слышно по ступеням
И растворится в сутолоке дня.
И, как обычно, я домой приду,
Сниму пальто, на ключ закрою двери,
Еще не чуя запаха потери,
Еще не зная про свою беду.
Как мышь, метнется в угол темнота,
Заговорит негромко телевизор,
Со вздохом снег обрушится с карниза
И напугает сонного кота.
И в череде простых житейских дел
Пройдет еще один обычный вечер…
И – черт возьми! Я даже не замечу
Того, что дом сегодня опустел!
Поэзия ушла… И что теперь?!
Не догоню и даже не окликну…
Переживу. Со временем привыкну,
Как к тысячам других своих потерь…
В поезде «Псков – Москва»
Мне сказал проводник,
что я дальше Москвы не уеду.
Все дороги России туда непременно ведут.
Скорый поезд летит,
словно гончий по свежему следу,
Не считая часов и уже не считая минут.
Полуночные ветры с дождями затеяли танцы
Среди рощ и урочищ, среди деревенских садов.
И мелькают платформы
промокших, простуженных станций,
Проживающих жизнь в ожиданье своих поездов.
Скорый поезд судьбы…
проскочил второпях полустанки,
Где могла бы сойти, но иной проложила маршрут.
И чем дальше – увы! –
почему-то короче стоянки:
Только шаг на перрон –
и уже отправленье дают.
Что-то в мыслях моих чересчур философии много…
Жизнь куда прозаичней. Когда же я это пойму?
Спит плацкартный вагон,
провожает огнями дорога.
Проводник, принесите мне чаю.
И сахар к нему.
Ночное
Город кашляет натужно,
Кутаясь в цветную шаль.
И уходит поезд южный
В неизведанную даль.
За оконной занавеской
Спят в глухих объятиях тьмы
И леса, и перелески,
И овраги, и холмы.
А стальная колесница –
Словно ходики: тик-так.
Я тайком от проводницы
Вместо чая пью коньяк.
Спит сосед на верхней полке,
И транзитный спит вокзал.
Дождь колючие иголки
По перрону разбросал.
Нос щекочет запах снеди,
Подстаканник дребезжит.
Кто, как я, за летом едет,
Кто от прошлого бежит.
И не спросишь, не расскажешь...
В жизни каждому – свое.
Впрочем, может, лучше даже,
Что никто не пристаёт.
Груз дорожных откровений
Не нарушит мой покой.
Мне с перрона машет Ленин
Облупившейся рукой.
Жив ещё, курилка! Странно...
Что ж, стабильность – добрый знак...
Сплю. Дрожит на дне стакана
Недопитый мной коньяк.
Осень
А говорят, что ночью – минус два
И даже снег, хотя октябрь в разгаре.
Куда-то вдруг попрятались, едва
Похолодало в мире, божьи твари.
Тих и прозрачен заскучавший лес,
И горизонт внезапно чист и светел.
И мы живём в предчувствии чудес
И верим в них – наивно, словно дети.
Покровы остывающей земли,
Срывая, ветер по дорогам носит.
Ах, задержись! Ещё на день продли
Свой век недолгий, но прекрасный, осень!
Пусть будет небо холодно, как сталь, –
Тем ярче бронза кленов, медь осины.
Пусть распахнет сверкающая даль
Свои врата для клиньев журавлиных...
О, сколько громких слов из века в век
В плену пустых надежд мы произносим...
А ночью – минус два. И выпал снег.
И значит все же – до свиданья, осень.
На краю у войны.
Белгород
На краю у войны
Мчатся «скорые» с воем сиренным,
И к обочинам жмутся
Потоки ленивых машин.
Говорят, что вчера
Обменяли под Киевом пленных.
Медицина теперь
К ним на помощь,
Должно быть, спешит.
На краю у войны
Как обычно – дела и заботы.
И не верится даже,
Что рядом – большая беда.
Но неделю назад
Прилетали и к нам вертолеты…
Слава богу, никто
Не погиб из гражданских тогда.
На краю у войны
По ночам все тревожнее спится.
Звуки дальней стрельбы
То и дело взрывают покой.
Говорят, что у нас
Под надежной защитой граница:
На вечерней заре
Пограничники приняли бой.
Под апрельским дождем
Город жмется бродягою сирым,
Словно шел издалёка,
С холодной, чужой стороны…
На краю у войны
Так отчаянно хочется мира.
Просто хочется жить –
Каждый день на краю у войны.
Люди Z
А над городом – тучи…
Ну, шарахнет сейчас!
Робкий солнечный лучик
Промелькнул и погас.
Уж как выпадет карта:
Может, дождь, может, снег…
И заложником марта
Станет вдруг человек.
Снег – шрапнелью по крышам,
С неба – белой крупой,
Да отчетливо слышен
Ветра плачущий вой.
И – мурашки по коже,
И – озноб по спине.
А никто не поможет,
И страшнее вдвойне.
Но тому уже рады,
Тихо рады, без слов,
Что летят не снаряды
В окна наших домов.
Что Всевышний наметил
Все же миловать нас,
А за русских ответил
В полной мере Донбасс…
Кто там вздумал стыдиться
Своих русских корней?
Гляньте в мертвые лица
Здесь убитых детей…
Кто об этом забудет?!
Может, вы? Может, я?
Время нас не рассудит,
Время – нам не судья.
Или спросим у Бога? –
Он простит или нет?
Все мы нынче немного
Люди Z. Люди Z.
***
Ну, вот вы и вернулись, братья.
Я ждал вас долгих восемь лет!
Хотел бы вам раскрыть объятья,
Да только рук, простите, нет.
Мои давно иссякли силы, –
Кровавым был последний бой…
И безымянная могила
Полынной поросла травой.
У вас – весна, и солнце греет.
У нас по-прежнему – война.
Вот здесь – расстреляны евреи,
А там – деревня сожжена.
Пусть не сегодня, в сорок третьем,
Но мы-то и поныне в нем.
Уже без малого столетье
Опалены его огнем.
Мне все еще – чуть-чуть за двадцать,
Но не о том моя печаль:
Душа готова разорваться,
Едва услышав слово «Хайль!».
Пускай я умер, – вот несчастье! –
Но только мне не всё равно,
Когда опять от черных свастик
В глазах становится темно.
Жаль, не дано мне возродиться…
Я – пыль. Я – поле, речка, лес.
Скажите, как могло случиться:
Я – умер, а фашизм – воскрес?!
Мне словно выстрелили в спину…
Нацизм на Западе в цене?!
И снова «ридна» Украина,
Как много лет назад, в огне…
Да, мир – увы! – не стал добрее.
Но злу людскому вопреки
Во рвах истлевшие евреи,
В домах сгоревших старики
И я, один, едва прикрытый
Чуть видным холмиком земли, –
Мы верили, что не забыты.
Мы ждали вас. И вы пришли.
***
Быть может, я шокирую кого-то:
Мол, не на ту настроилась волну.
Позвольте мне остаться патриотом,
Не продавать за грош свою страну.
Любить ее и в немощи, и в силе,
Когда права и даже не права…
Позвольте мне любить мою Россию!
И это не красивые слова.
Так долго нас ломали и давили,
Что странно, как мы выстоять смогли…
Мы столько вместе с нею пережили
И столько вместе с нею обрели.
И кто, в плену опасных заблуждений,
Решил, забыв про сорок пятый год,
Россию вдруг поставить на колени?!
С Россией этот номер не пройдет.
Не вам, шакалы, тявкать на медведя!
Потом бы слезы горькие не лить…
Мы, запрягая долго, быстро едем,
И нашу тройку не остановить.
Пусть Запад в злобе бесится бессильной.
Переживем. Уж точно – не впервой.
И знаете? – а я горжусь Россией.
Горжусь своей великою страной.
***
Взял чемодан. Сложил в него футболки.
Трусы, носки – конечно же, нужны.
Подумал и нашёл в шкафу на полке
На всякий случай тёплые штаны.
Был деловит и собирался споро.
Сказал жене, изображая грусть:
– Ну, не сердись и не смотри с укором.
К зиме, даст бог, утихнет и вернусь.
И не суди. Война – не бабье дело.
Мужик решил, – вы слушаться должны.
Она сидела молча и смотрела,
Как муж бежит... Подальше от войны.
– Сама подумай, что мне в том Донбассе?!
Тебе моей не жалко головы?
– Да, ты сбежишь, а завтра эти мрази
Начнут стрелять на улицах Москвы.
И чей-то палец не замрет на спуске,
Сработает, как точные часы.
И лишь за то, что говорит по-русски,
Получит пулю твой любимый сын.
А, может, вдруг мальчишки спросят в школе:
Где твой отец? Что он ответит им?
Ты смертью храбрых пал на бранном поле?
Сбежал, своими страхами гоним...
А если бомбу на Россию сбросят,
И в смертном крике содрогнется мир?
Нет, в Вашингтоне у меня не спросят,
Герой ли муж мой или дезертир.
Ты все решил? Конечно, ты ж – мужчина.
Беги, но верь мне, что наступит час,
И вспомним мы, как Родину и сына
Ты не закрыл собою и не спас.
Рассудит время правых и неправых...
А со стены сквозь призму прошлых лет
Смотрели дед, погибший под Варшавой,
И до Берлина дошагавший дед.
Чёрный список
Мне говорят: ты пала слишком низко.
И как могла такое допустить?
Мне говорят: теперь ты в чёрных списках
За то, что смеешь Родину любить.
Ну, что ж… Упрек звучит довольно резко.
И, может, доля правды в этом есть.
Быть в чёрном списке вместе с Достоевским?
Чёрт, побери! – да я почту за честь.
Да-а-а… Мы Европе насолили крепко.
Теперь прижмут, сомнений в этом нет.
Я в том ряду, где Гергиев? Нетребко?
И русский спорт, и русский же балет?
«Твоя не столь значительна фигура», –
Смеясь, пошутят, кто со мной знаком.
Я в чёрном списке с русскою культурой
И – на минутку! – с русским языком.
Не будем к ненавистникам суровы.
Простятся им невольные грехи.
Поверьте мне, что для Земли не ново,
Когда поэтов судят за стихи.
Хулы и брани нам привычно бремя:
Всегда, как тени, ходят по пятам…
Мы подождём. Придет другое время
И сразу всё расставит по местам.
Медаль
Из боя не выходим третьи сутки…
Закат ползет кровавою тесьмой.
И вот затишье – хватит три минутки,
Чтоб написать короткое письмо.
Ну, здравствуй, мама! Жив и не болею.
Да, похудел, но, знаешь, даже рад.
Жалеть о прошлой жизни? Не жалею.
Теперь моя профессия – солдат.
Жив был бы дед – вот он бы понял внука,
Похлопал по плечу: ну, ты – орел!
Здесь я познал особую науку,
Здесь я друзей и Родину обрел.
Звучит немного пафосно, наверно,
Но не кривят душою на войне.
Нацизмом болен мир, и эту скверну
Искоренить доверено и мне.
Солгу, сказав о том, что страх неведом:
Как всем, страшна и пуля, и снаряд…
А помнишь, мама, как ходили с дедом
Мы каждый год на праздничный парад?
Он становился будто бы моложе,
В глазах поблекших разливалась сталь.
И всех наград была ему дороже
Та, «За отвагу» скромная медаль –
За самый первый бой в Великих Луках,
За девять граммов первого свинца…
Дед говорил, что лично маршал Жуков
Вручал награды выжившим бойцам.
Он в сорок пятом с ней пришел к рейхстагу…
Вернусь (я слово честное даю!)
И рядом с дедовой медалью «За отвагу»
Я положу такую же свою.
Когда-нибудь, по-стариковски скупо,
В туманную заглядывая даль,
Я внуку расскажу про Мариуполь,
Про деда и заветную медаль.
Русский код
Нет больше той любви,
аще кто положит душу свою
за други своя
(Иоанн. 15: 13)
Солдат с войны пришел домой:
На десять дней и плюс дорога.
С перебинтованной рукой,
Зато живой – и слава Богу.
Кружила мать вокруг стола:
Вот холодец, а вот – салатик.
И в рюмку водки налила:
Что ж, выпьем за тебя, солдатик.
Без громких фраз и лишних слов…
Приехал – не сказать, как рада!
Да был бы ты, сынок, здоров! –
Мне больше ничего не надо.
А сын молчал и ел, и пил…
Но показалось почему-то,
Что всё-таки не с нами был
Он в эту тихую минуту.
Вишнево-розовый закат
В квадрате плавился оконном,
И плыл цветочный аромат
Над Подмосковьем полусонным.
Упала ранняя роса,
Прохладой окропив ромашки.
И проверяли голоса
В кустах невидимые пташки.
Тут шла совсем другая жизнь.
И было вроде бы неловко
Пытать его: ну, расскажи,
Что там сегодня, под Каховкой?
Мы здесь живем уже давно
В каком-то параллельном мире.
Для нас война… Ну, так… Кино…
Ночные новости в эфире.
Там – смерть и кровь, и страх, и боль.
У нас – звучит, конечно, дико! –
На солнце тянется фасоль
И зреет первая клубника…
А мать – как курица над ним:
– Тебе бы в госпиталь, Антоша!
– Нет, мама, я назад, к своим.
И повторил: своих не брошу.
Поймут ли те когда-нибудь,
Кто до сих пор не понимает?!
Вот в этой фразе – наша суть:
Своих Россия не бросает.
Вот этот код у нас в крови:
Не ждать награды за заслуги,
Поскольку больше нет любви,
Чем душу положить за други.
