Олег Прудников:Шляхетский миф о «народной революции» в краковском восстании 1846 года

Олег Прудников:Шляхетский миф о «народной революции» в краковском восстании 1846 года 22.02.2016 10:43

Своеобразным прологом общеевропейской революции середины XIX века явились трагические краковские события второй половины февраля 1846 года. Они привели к ликвидации международного нейтрального статуса вольного города, закреплённого за Краковом со времени Венского конгресса, и навсегда покончили с остатками старой польской государственности. С момента того февральского восстания польской шляхты в попытках возрождения утраченной ею Речи Посполитой прошло 170 лет, однако недобросовестным обвинениям, выдвигаемым против России, не видно конца. Необходимо заново непредвзято посмотреть на картину так называемой «народной революции» в Кракове и дать ей объективную оценку, напомнив о естественной реакции крестьянства на заговоры польской знати.      

Глашатаи шляхетской республики изначально выставляли именно русских главными врагами польской «национальной» свободы. Несмотря на то, что мятежи, организованные аристократами «коронной Польши», одинаково жестоко подавлялись и прусскими, и австрийскими войсками, российская сторона демонстративно показывалась заговорщиками как наиболее неприязненная сила. Не случайно участников военного бунта, помещиков и солдат повстанческой армии, подобно героям-триумфаторам, с молчаливого согласия властей торжественно встречали и воспевали «прогрессивные», то есть нетерпимо относившиеся ко всему русскому, общественные деятели тех же стран, Австрии и Пруссии. С ещё большим почётом их официально чествовали в городах Бельгии, Саксонии, Англии и Франции, а также в Турции и даже за океаном, в Североамериканских Соединённых Штатах. Ведь там они принимались в виде пострадавших от ужасов «русской тирании» и были представлены обывателям в качестве несчастных борцов за права человека, конституционализм и демократию! Правда, знатным польским землевладельцам, привыкшим к использованию крайних мер для чудовищной эксплуатации крестьян, чтобы сохранять собственную, отлаженную веками чисто сословную «демократию», пришлось пострадать за борьбу не с абсолютистским самодержавием, а с тем же конституционным, ограниченным правлением Всероссийского императора, которое получило реальное воплощение на территории Царства Польского. Но такие «детали» правового развития нашей исторической империи было не принято замечать её непримиримыми конкурентами и в то давно ушедшее время.              

 Атака шляхетской конницы на русский отряд под Краковом. 1846 год

Сторонники прозападных, антироссийских доктрин, насаждаемых в Белоруссии – консервативно-шляхетского и либерально-демократического течений – до сих пор сходятся в одном. Их заурядной целью является принижение роли русской цивилизации и концептуальное непризнание Русского мира, а неотъемлемой идеологической базой остаётся далеко не оригинальная и слепая русофобия. Проискам «ближних», восточноевропейских русофобов и теперь во многом способствует не разоблачённый до конца, испытанный ими приём – намеренное внедрение в сознание доверчивых людей мифа о народном единстве в рядах польского повстанческого движения XIX столетия, созданного, по словам его лидеров, ради устроения «национальной Польши». Его творцы утверждали, что вследствие разделов суверенного панского королевства, бесчинно утвердившего «конституцией» 1791 года новое государственное устройство путём неправомерной ликвидации законодательной автономии Литовского великого княжества, масштабное и рискованное дело польского освобождения, “sprawa polska”, наименованное ими общенародным, может осуществляться лишь под руководством «морального правительства», благородного дворянства.   

Этот политический миф начал складываться вместе с первыми успехами помещичьей конфедерации революционного диктатора Т. Костюшко, когда, «после печального конца майской конституции, у её приверженцев… было одно средство действовать в пользу проигранного дела: составлять заговоры, возбуждать неудовольствие и дожидаться удобного случая для поднятия восстания», писал С. М. Соловьёв. В результате провала следующего сугубо шляхетского мятежа 1830 – 1831 годов девизом Польского демократического общества и большинства эмигрантов-либералов из родовитых светских фамилий делается лозунг «Народная революция». Он призывался помочь привлечению крестьянских масс в разных частях разделённой Польши к делу их так называемой «добровольной пожарной дружины» по восстановлению основ политического порядка Речи Посполитой. И как потом недавние варшавские законодатели не расписывали варианты решений крестьянского вопроса в духе «Акта восстания» 1794 года, соглашаясь с правильностью отмены крепостного права, все их обещания по-прежнему расточались понапрасну. Не только порабощённые русины Галиции, но и простые поляки, оказавшиеся в российской, «конгрессовой» Польше, в габсбургской Австрии или остававшиеся на магнатских землях вблизи вольного города Кракова, отлично понимали, какая страшная пропасть лежала между ними и их господами со званием «панской милости».      

Шляхетский сейм – безраздельный хозяин Речи Посполитой 

 Надо сказать, что с конца XIV – середины XV веков и крестьяне, и вообще все соотечественники властного сословия «Короны Польской», за вычетом прелатов и ксёндзов, ни в чём не могли рассчитывать на национальную солидарность со шляхтичами. Почти одновременно с пресечением династии Пястов и с утверждением наследников литовского рода Ягайлы в Кракове, государственный строй Польши достаточно быстро обрёл особые политико-правовые черты. Поэтому на протяжении четырёх с лишним сотен лет местное дворянство и его выборная монархия очень сильно отличались, с одной стороны, от западноевропейских, а, с другой – от русских аналогов. В противовес остальным странам Европы, польские короли перестали являться источниками права. Они были отстранены от законодательства и, в отличие от западных монархов, согласно Кошицкому привилею 1374 года, полностью лишились возможности распоряжаться территорией государства и ленной системой. Здесь, опять же, нельзя было говорить и о характерном для России юридическом подчинении землевладельцев единому государю, поскольку древние права магнатов-«можновладцев», посредством Нешавских статутов 1454-го и статей Радомского сейма 1505 года, распространились на каждого представителя гербовой шляхты, и эта шляхта поставила себя выше короля. Сложившаяся таким образом политическая культура высшего польского общества уподобилась традициям замкнутой мадьярской элиты в венгерских комитатах. Но в целом её строительство шло вразрез с понятиями западно-дворянской монархической культуры, основанной на правовых различиях во многих степенях феодального лена и в рыцарском состоянии. Произошёл отказ и от жёстких принципов службы, закреплённой за русским дворянством. Держать главу государства «запанибрата» стало считаться нормальным не где-нибудь, а в специфической социальной среде посполитого шляхетства: любой мелкий землевладелец, обладавший правом veto на сейме, беспрепятственно мог назвать короля паном-братом. В конце концов, Вартский сейм в 1423 году избавил шляхту от обязательств перед крестьянским самоуправлением, и Варшавская конфедерация 1573 года безоговорочно установила абсолютную власть господ над жизнью крепостных, чего ни разу не видывало у себя в стране великорусское барство. Так поистине драконовские законы, исходившие от объединившегося вооружённого класса феодалов, бесповоротно противопоставило никому не подотчётных польских помещиков всему крестьянству независимо от национального происхождения и вероисповедания последнего. В итоге, будучи совершенно отчуждённой от своего же народа, шляхта Речи Посполитой привычно пренебрегала интересами иных сословий и классовых групп населения Польши и, тем более, литовско-белорусских поветов. Она самовольно вырабатывала нормы права, выносила судебные приговоры, избирала королей, объявляла войну, заключала мир, управляла государством, заведовала городской промышленностью и торговлей, неограниченно распоряжаясь судьбой земледельцев.  

Методы неподотчётных государству польских помещиков 

 В районе Кракова, расположенного рядом с галицкими землями, так же, как в соседней западной Галиции, неизменно сохранялась крайняя зависимость не столько забитых неволей «русин», сколько польских работников от богатейших столичных хозяев, старинных «панов краковских». Огромные усадебные имения всемогущих преемников «можновладства» издавна притягивали бедных мазурских крестьян. К середине 1840-х годов чуть ли не половина из них, по крайней мере, 40 % полунищих поляков-аграриев, были безземельными. Согнанные магнатами с наделов, эти несчастные находились в кабале и завидовали крепостным. Мало того, и там, под Краковом, и в пределах Царства Польского, общая численность мелких арендаторов сокращалась, хотя они и оставались под пятой единокровных господ, которых волновали одни денежные повинности и которые, по обычаю, не вели свойственного русским помещикам «собственного хозяйства». К слову, в российских губерниях того же периода благодаря усилиям правительства доля крепостных уменьшилась вдвое за счёт их массового перевода на значительно лучшее положение государственных крестьян, и число последних достигло половины количества подданных. Глядя на данные цифры, либерально настроенный В. О. Ключевский был вынужден отметить, что при императоре Николае I-м крепостное право всё-таки изменило свой исторический характер. Из института «рабства» оно переросло в институт «натуральной ренты» под зорким контролем государства. К началу 1850-х годов сотни сельских имений Центральной России перешли под арест или в Дворянскую опеку по причине жандармских расследований и уголовных дел, заведённых на нерадивых землевладельцев. В вольном Кракове и австрийской Галиции ситуация с угнетением крестьян была куда хуже. Все пахотные земли, леса и пастбища вместе с правом на производство и продажу водки там никогда не выходили из рук «ясновельможной» гербовой шляхты. Нетрудно понять, почему, как и униженные русские «хлопы» Червонной Руси, польское крестьянство никак не связывало себя с «национальным делом» возрождения панского государства.

 

 Отчёт о крестьянских работах перед шляхтичем 

 Бесспорным подтверждением этого тезиса стала история заговора краковских, галицийских и эмигрировавших на Запад, озлобленных на Россию аристократов разгромленного Варшавского герцогства, произошедшая в 1846 году. Незаслуженно подзабытая, однажды она разоблачила лживый миф о польской «народной революции», возглавленной якобы «национально мыслящими» шляхтичами-демократами, в действительности привыкшими не служить государству и народу, а неделимо владеть и первым, и вторым. Сейчас, в эпоху новой активизации идеологов Речи Посполитой, которым, как всегда, нет дела до спровоцированного нынешними европейскими русофобами разорения честных польских фермеров, но чрезвычайно важна установка памятника угнетателю белорусов Костюшко в Минске, следует внимательнее отнестись к урокам прошлого.

При освещении краковских событий февраля – марта 1846 года в отечественной и зарубежной литературе последних десятилетий было принято делать упор на «политически незрелые» настроения малорусского населения Галиции, не разделившего революционный порыв организаторов антиимперского восстания польских аристократов. «Тёмные русины», так сказать, не разобрали демократических целей, заложенных в текст манифеста «Национального правительства» очередного диктатора восставших Яна Тыссовского, и устроили «Галицийскую резню» польских помещиков. Дескать, не разглядели и, к сожалению, не приняли предложенной заговорщиками программы «аграрной демократии», направленной на бумаге против барщины и крестьянских повинностей, против сословных различий и безземельного быта. Гораздо меньше внимания уделялось тому, как в запылавших дворцах Галиции и предместий Кракова, беспощадную расправу над шляхтой учинили вовсе не русины, а «свои», польские мужички.

 Карта западной, «польской» Галиции с отмеченными местами наиболее жестоких погромов панских поместий 

Реакционная мужицкая бойня, поразившая воображение Европы и завершившаяся уничтожением абсолютного большинства сельских хозяев из галицко-краковского поместного дворянства, с неистовой силой развернулась, прежде всего, в округах, приближенных к знаменитой столице Ягеллонов. Не надо забывать, что Гдов, Бохня, Величка, Тарнув, Санок – эти поветовые центры западных галичан, повсеместно залитые кровью владельцев роскошных имений, едва разнеслись слухи о планах господской «революции», были густо заселены закабалёнными сородичами шляхты. Им же, польским крестьянам был обязан трагической гибелью от иноземной солдатской пули и молодой демократ, искренний утопист-романтик Эдвард Дембовский, когда пытался вразумить единоверцев-католиков, поднявших топоры на его верных соратников, высокородных «патриотов». Он был убит, выступив с вооружённым «крестным ходом» навстречу стихийному движению в общей массе скорее польского, нежели русинского деревенского отряда, двинувшегося наравне с австрийцами в сторону Кракова для подавления панского мятежа. Крепостные русины отличились в печальной, но справедливой борьбе с вековыми угнетателями поодаль, в восточной части австрийского королевства «Галиции и Лодомерии». Выражения царя в письме командующему русскими войсками в Царстве Польском и Западном крае И. Ф. Паскевичу, написанному вслед за водворение порядка, 8 марта (24 февраля ст. ст.) 1846 года, и сегодня можно назвать поучительными. Николай Павлович откровенно признавался: «Меня душевно радует тоже поведение мужиков… Известия, которые привёз мне вчера Коновницын из Галиции, весьма любопытны. Мне кажется, что комюнизм, ибо он точно есть, мужики там поняли по-своему, то есть резать помещиков при первом законном предлоге. Здесь оно хорошо… Сомнительных молодцов-помещиков хорошо бы прибрать к рукам». В отношении польских крестьян западной Галиции и тех отчаявшихся тысяч русин, которые скопились в конце февраля вокруг Кракова и приветствовали русскую армию, православный император приказывал князю Варшавскому: «Награждай щедро и более усердствующим давай медали…», а также распорядился – «накормить и помогать должно, сколько можно».

История краковского восстания 1846 года со всей очевидностью доказала, насколько простой польский народ был далёк от шляхетской ностальгии по «великой Польше» в границах 1772 года или «Польской Речи Посполитой» образца «конституционной» монархии 1791 года, незаконно объявленной мятежниками на их своевольном варшавском сейме. Во всяком случае, в лице веками отстранённого от власти многомиллионного крестьянства, он никогда прежде не разделял стремлений агрессивной кучки магнатов и помещиков-русофобов к опасной, безответственной и попросту экстремистской затее – восстановить узкоклассовое, олигархическое государство в целях завоевания и унижения восточных славян.