« Назад 08.02.2018 18:44 «Колдун русского слова». К 145-летию со дня рождения Михаила Пришвина Нет в русской литературе писателя более загадочного, более скрытого в себе, как в раковине, чем Михаил Михайлович Пришвин, творец живого русского слова, как понимали это ещё при его жизни, а ныне стараются не вспоминать именно по этой причине: он писатель слишком русский, слишком корневой, менее всего западный, «цивилизованный», в том представлении о цивилизации, что распространено сейчас. Обычно Пришвина представляют как писателя детского, ставят его на один уровень с Бианки, или сравнивают с Паустовским. Всё это есть у него, мы все в детстве читали «Кладовую солнца», поражались удивительному проникновению автора в жизнь каждой лесной былинки, пичуги, дерева. Тайная жизнь леса, болот, лесных зверей, птиц – всё это пронизано солнцем, и через солнце связано с космосом, со всей Вселенной. И на этом фоне существует у Пришвина человек, и этот человек – тоже часть этого живого мира, он не выбивается из жизни природы, даже если противостоит ей, даже если преобразует её, нарушая естественность дебрей, скал, рек... Эта стихийность поведения людей, больших масс, направленных волей высшей власти на преобразование природы, очень отчётливо звучит в повести «Осударева дорога», написанной Пришвиным в 30-е годы XX века, когда писатель побывал на строительстве Беломорско-Балтийского канала, который, как известно, строили «каналоармейцы» – так называли заключённых северных лагерей, расположенных по трассе строящегося канала. «Скандинавский ледник своей чудовищной силой, сползая, растирал скалы, но были такие скалы первозданных пород, что и ледник, упираясь в них, свертывал с прямого пути. Инженеры не останавливались и перед такими скалами и тонким стальным перышком на плане проводили свою прямую красную черту через скалы, недоступные даже силе сползавшего льда. ...Когда вся мысль эта была заключена тонким стальным пером на белой бумаге и проект утвержден, имеющий власть над природой произнес свой новый приказ: – Бросить всех людей на скалу! Двинулись массы людей на скалу, но лес нужен был на все время стройки канала, и специально лесные работники при общем приказе, конечно, остались на местах. Куприяныч по-прежнему спокойно, не делая никаких лишних усилий, работал и только изредка поглядывал на фаланги проходящих с песнями и знаменами каналоармейцев; они шли на войну со скалой...». Странная стихийность всего происходящего изумляет глядящих на это действо местных жителей – старика Куприяныча и мальчика Зуйка, и рождает у последнего естественный вопрос: «– Скажи, Куприяныч, откуда взялась эта сила такая. – скажет: "Все на скалу!" – и все, гляди вон, как идут. А мы с тобой скажем – и нас никто не послушает. – Нас, конечно, не послушаются, – ответил Куприяныч и воткнул топор в дерево.– А на что тебе нужно это, чтобы все тебя слушались? Раз уже тебе дали по уху – хочешь по другому? ... Зуек не отстал. В голове его непрерывным потоком носились разные вопросы. – Вот ветер, – спрашивает он, – это сила? – Конечно, сила: вертит мельницу, валит деревья. – И огонь и вода – все это сила? А что это: один приказал – и все пошли на скалу? – Уй ли! – воскликнул Куприяныч...». Тут кажется, Пришвин своим чутьём писателя-философа нащупал очень важный вывод: народ воспринимает насилие, творимое властями, как некую стихийную силу, подобную ветру или землетрясению. От неё не спрячешься, её не избегнешь и народ вырабатывает своеобразную философию, позволяющую ему хоть как-то примириться с этой роковой силой, внушить себе, что, в конце концов, ветер ведь не только деревья валит, но и мельницу крутит. А сам народ отстраняется от насилия, от этой власти принуждения, говоря: «А на что это тебе, чтобы тебя все слушались?». Михаил Михайлович Пришвин прожил большую и сложную жизнь, и случалось ему идти поперёк ветру времени, вступать в нешуточные «контры» с различными властями и в старой, и в новой России, из которых он выходил с тяжкими ранами на сердце, но окрепший духом и волей. Это началось у него ещё с гимназии в Ельце, городе, близ которого, в имении Хрущёво-Лёвшино, он родился 4 февраля (по новому стилю) 1873 года. Появился он на свет в семье своего богатого отца – помещика Михаила Дмитриевича Пришвина, конезаводчика и садовода. Михаил был уже пятым ребёнком в семье, и неожиданное разорение его отца, крупно проигравшегося в карты, а потом и ранняя его смерть, вынудили будущего писателя бросить гимназию в Ельце и уехать в Тюмень, к своему дяде по матери, состоятельному промышленнику. Там, в Тюмени, он окончил реальное училище (по советским меркам – техникум, а ныне его назвали бы колледжем), и ему светила судьба наследника своего дяди, у которого не было детей, то есть вполне зажиточная купеческая жизнь. Но не тут-то было! Характер у молодого Пришвина был довольно крутой и свободолюбивый. Он и в Елецкой гимназии постоянно спорил с учителями, и дядю своего тоже не послушался – уехал в Ригу, поступил в политехникум, одновременно наладив связи с местными марксистами. Тут мы сталкиваемся с неожиданными странностями в характере писателя, во многом определившими его отношение к грядущей революции и власти Советов. Так, Пришвин долгое время не ладил с большевиками после Октября 1917 года. Он числил себя эсером (членом партии левых социалистов-революционеров), писал резкие антибольшевистские статьи в эсеровских газетах, а между тем в своих дневниках называл себя «первым настоящим коммунистом», и это не выглядит шуткой. Нет, Пришвин уже в молодости достаточно пострадал «за коммунизм», он отсидел год в одиночной камере в Митаве, и это ему, конечно, зачлось впоследствии, уже при Советах. Больщевики его арестовывали за эсеровщину, но за него вступался Максим Горький, высоко ценивший талант Пришвина, – так что долго Михаил Михайлович в советских тюрьмах не сидел. Да он и вообще не любил сидеть на месте. Его нервная, подвижная, холерическая натура всё время требовала действия, дороги, странствий. Путешествия и сделали его писателем. Первые его литературные опыты родились после путешествия по русскому Северу в 1907 году, когда и вышла его первая книга «В краю непуганных птиц». Карелия, Олонец, Белое море, Соловки, Кольский полуостров – много раз потом Пришвин возвращался в эти края. Эти суровые земли стали его духовной родиной, здесь он нашёл темы и материал для своего творчества. Эти своеобразные земли, истинная колыбель древней русской (а возможно и древнейшей арийской) цивилизации сформировали не один изумительный творческий характер. Разве эпическая муза Николая Клюева вышла не оттуда, из старообрядческих сёл, из темных еловых лесов? А изысканная живопись Николая Рериха, с его удивительной мифологией и сдержанной классической красотой северных пейзажей?.. Вот и Пришвин нашёл себя там. Он создал свой мир, во многом сказочный и мифологичный. Но это и позволило ему оживить природу и очеловечить её. Пришвин понял сущность русской сказки, он взял из сказочной былины приём очеловечивания всего живого – зверей, птиц, деревьев, камней, и создал свою философию жизни. Язык его произведений, очень образный, очень вещественный; если можно так сказать, очень выпуклый, где каждое слово, словно многоцветный камень, ложится один к одному в замысловатой строке. Но не только глубокое проникновение в жизнь природы сформировало творческий мир Пришвина. Главное – это возникшее понимание глубинной русской души. Души, готовой идти на смерть за правду, за веру отцов. Русский север, Олонецкий край – это последний оплот русских старообрядцев. Их молитвенный подвиг за веру глубоко потряс Пришвина. Вот так он представил их себе и передал читателю. «Как гонимый зверь, бежал Игнатий с своими учениками на лыжах по озеру Онего. Прибежав в Палеостровский монастырь, он выгнал оттуда не согласных с ним монахов, заперся в монастыре, а учеников послал по "селам и весям" возвестить благоверным христианам, чтобы все, кто хотел скончаться огнём за древнее благочестие, шли к нему на собрание. И со всех деревень народ толпами пошёл к своему знаменитому проповеднику. Собралось около трёх тысяч человек. Преследующему раскольников отряду казалось опасным подступить к монастырю, и потому послали в Новгород за подкреплением. Великим постом войско в пятьсот солдат со множеством понятых двинулось к монастырю. Впереди везли возы с сеном для прикрытия от пуль. Думали, что будет сильное сопротивление. Но в монастырь не стреляли. Скоро и люди, стоявшие у стен, куда-то исчезли. Отряд подступил к самым стенам. Солдаты по лестницам взобрались на стены, спустились во двор. Там не было ни души. Бросились к церкви, но ворота были заперты и заставлены крепкими бревенчатыми щитами. Тогда поняли, что готовится страшная смерть. Пробовали рубить стены, но это было бы долго. Втащили на ограду пушки, и в деревянную церковь полетели ядра. А люди там сидели, сбившись тесною кучей, обложенные хворостом. Последние два дня, а некоторые и неделю, не пили, не ели, не спали. Историк сообщает, будто они молились так: «Сладко ми есть умерети за законы церкви твоея, Христе, обаче сие есть выше силы моея естественный». Неизвестно, сами ли староверы подожгли хворост или же от удара ядра свалились свечи и зажгли его, но только церковь вспыхнула сразу, пламя вырвалось, зашумело и высоко поднялось к небу столбом. Стены попадали внутрь, похоронили всех... «Рыдательная и плачевная трость» историка Ивана Филиппова, современника этих событий, передает нам, будто бы при этом было такое видение: «Когда разошелся первый дым, и зашумело пламя, то из церковной главы вышел отец Игнатий с крестом в великой светлости и стал подниматься к небу, а за ним и другие старцы и народа бесчисленное множество, все в белых ризах рядами шли к небу и, когда прошли небесные двери, стали невидимы». Кто знает, может этот пример жертвенного горения за веру дал Пришвину больше для своего писательского горения, чем весь профессионализм маститого литератора и журналиста, кем Пришвин стал ещё в дореволюционные годы. В советское время Пришвину удалось занять свою, особую нишу в новой литературе. Он стал детским писателем, пишущим про жизнь природы. Это было хорошее прикрытие для художника, во многом оппозиционного официальной доктрине. В тридцатые годы XX века Пришвин изъездил весь Советский Союз, побывал на Дальнем Востоке. Он завёл себе автофургончик и кочевал по всей нашей огромной стране, пребывая в должности журналиста и фотокорреспондента. Это помогало ему укрываться от всяческих официальных мероприятий, он не мелькал на высоких трибунах и сохранял свой внутренний мир, сопрягая его с миром любимой им живой природы. И ему удалось главное: он сохранил себя как русский национальный писатель, прямой последователь русской классической литературы XIX века. Таких, как он, было мало, но эти писатели выполнили свою великую историческую миссию: они сохранили и приумножили кладезь русского языка, русский дух и самобытность. Последние годы жизни Михаила Михайловича Пришвина прошли в Подмосковье, где он после окончания войны купил себе небольшой дом под Звенигородом, в селе Дунино, на высоком берегу Москвы-реки. В 1941 году в этом месте проходила линия фронта, враг был здесь остановлен, и далее не прошёл. Символично, что дом-музей Пришвина стоит теперь на этом бывшем фронтовом рубеже. Словно дух русского писателя продолжает держать оборону против искажений и умалений всего русского. Скончался Михаил Михайлович Пришвин в январе 1954 года, оставив после себя восемь томов своих дневников, которые только к концу 2017 года были опубликованы полностью. Есть там и такая запись. «Всё человеческое творчество состоит в том, чтобы умереть для себя и найти или возродиться в чем-то другом. Тут и думать-то особенно нечего, стоит только поглядеть на всё живое в природе и понять: всё живое – зверь, птица, дерево, трава умирает для себя, чтобы воскреснуть в другом. Из этого не выходит, чтобы человек превращался в животное или брал себе с него пример. У человека есть своя человеческая область, где он умирает и возрождается: эта область – его человеческое творчество, или его собственный путь к бессмертию». Могила писателя на Введенском кладбище в Москве украшена статуей сказочной птицы Сирин, работы известного русского скульптора Конёнкова, что, по преданию, встречает всех праведников у врат рая. Станислав Зотов, Столетие КомментарииКомментариев пока нет
|