« Назад
05.06.2015 16:27
С.П.Иванов
Старший научный сотрудник Государственного музея- заповедника А.С.Пушкина "Михайловское"
Незадолго до 100 — летнего юбилея поэта Ф.М.Достоевский сказал, что Пушкин - «великий и непонятый еще предвозвеститель», что он унес с собою великую тайну и мы теперь без него эту тайну разгадываем. А Гоголь назвал его «явлением чрезвычайным и, может быть, единственным явлением русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через 200 лет». По словам профессора А.В.Карташова, Гоголь уже тогда «почуял в Пушкине что-то сверхличное, назвав его «явлением», событием во всей истории русского народа, чреватым в далеком будущем великими последствиями». И действительно, мы видим, что творчество Пушкина двинуло вперед русскую культуру. Именно благодаря ему Россия взошла на некую общечеловеческую высоту. Причем, в его творчестве русское национальное и всечеловеческое и универсальное проявились в неразрывном единстве и одновременно. Русские философы, писатели и поэты признавали, что «сверхчеловеческое слово Пушкина есть слово России о себе самой», что Пушкин — это мы сами, себе открывающиеся. Вот как об этом писал, например, поэт Майков:
Пушкин! Ты в своих созданьях
Первый нам самим открыл,
Сколь таится в духе русском
Глубины и свежих сил.
На всемирном Пантеоне
Твой уже воздвигся лик,
Уж тебя частит и славит
Всяк народ и всяк язык
Но, юнейшие в народах,
Мы, познавшие тебя
Первый раз в твоих твореньях,
Мы приветствуем тебя -
Нашу гордость - как задаток
Тех чудес, что, может быть,
Нам в развитьи нашем полном
Суждено еще явить...
Пушкин, конечно, совершил героическое и великое: в своем творчестве, да и в жизни проявил и оформил то, что подсознательно жило в самом народе, нашел законченную форму тому, что свойственно всему народу и даже пошел дальше. Он выполнил еще и пророческую функцию, неся в своих образах и словах правду о судьбе России, о ее будущем, о том, кто мы и куда идем.
Английский философ Т. Карлейль называет великих поэтов героями, и не случайно. Героизм есть эволюционное качество тех, кто созидает энергетическое поле культуры. «Великие люди,- пишет он,- были вождями человечества, воспитателями, образцами и в широком смысле творцами всего того, что вся масса людей вообще стремилась осуществить, чего она хотела достигнуть».
"Все содеянное в этом мире представляет, в сущности, внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежащих великим людям, посланным в наш мир».
По мнению Карлейля, героем-поэтом был Шекспир, ибо его великий дух связывает англичан как нацию в одно целое и он открыл им новые горизонты. У нас такой герой-поэт явился в лице Пушкина.
Это был очень трудный подвиг. «Нельзя сказать, чтобы русская действительность того времени встретила величайшего из русских людей приветливо,- писал Мережковский. - Ведь с каждым шагом вперед к просветлению, возвращаясь к сердцу народа, все более отрывался он от так называемого «интеллегентного» общества, становился все более одиноким и враждебным тогдашнему среднему русскому человеку».
Да и сам Пушкин отнюдь не идеализировал русскую действительность. Однажды, в минуту протеста против своего изгнания он сказал: »Святая Русь мне становится невтерпеж» .В 1836 году писал: »Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом». Еще в раннем своем стихотворении, эпиграфом к которому были слова из Библии «Изыде сеятель сеяти семена своя», он писал:
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя -
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды...
Паситесь, мирные народы!
Вас не пробудет чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь,
Наследство им из роды в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Действительно, Пушкин вышел очень рано, до Звезды. И в этом была вся тяжесть его миссии и трагедия всей его жизни — короткой и героической. Но он был, как считают русские философы, человеком, всегда пребывающим одною и притом существенною частью своего существа в ином, Высшем мире. И он смог стать той движущей силой, которая пробивает энергетические коридоры в тяжелой и косной земной материи для ее одухотворения. Но это было так трудно!
Исполнен мыслями златыми,
Непонимаемый никем,
Перед кумирами земными
Проходишь ты уныл и нем,
-писал поэт.
-«Перед чем я робею? - спрашивает русского испанец в одном незаконченном наброске Пушкина.
-«Перед недоброжелательством», - отвечал русский. Это черта наших нравов. В народе выражается она насмешливостью, в высшем кругу — невниманием и холодностью..
К доброжелательству досель я не привык,
И странен мне его приветливый язык,-
говорит Пушкин в своем стихотворении.
Свое знаменитое «Путешествие в Арзрум» Пушкин кончает словами: «На столе нашел я русские журналы. Первая статья, мне попавшаяся, была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня и мои стихи... Таково было мне первое приветствие в любезном отечестве».
Пушкин не случайно был призван учить и вести: он сам всю жизнь неутомимо искал и учился. Хорошо изучив русский народ (он говорил, что ему не скучно ни с кем, от булочника до царя) — и проникнув в самую суть русской истории, которую он изучал по летописям, архивным первоисточникам и живым свидетельствам современников), он писал: «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою...; история ее требует другой мысли, другой формулы...» Подобно Петру Великому, с которым он чувствовал глубокую связь, Пушкин понимал, что российское культурно-духовное пространство уникально, что оно включает в себя культурный синтез Востока и Запада. Его точка зрения по этому вопросу глубже, чем у западников и славянофилов, он вмещал в себя все лучшее, что было и у тех, и у других. Так, на утверждение Хомякова, будто в России больше христианской любви, чем на Западе, Пушкин ответил с некоторою досадою: «Может быть. Я не мерил количество братской любви ни в России, ни на Западе; но знаю, что там явились основатели братских общин, которых у нас нет. А они были бы нам полезны». «Если мы ограничимся, - прибавил Пушкин далее,- своим русским колоколом, мы ничего не сделаем для человеческой мысли и создадим только «приходскую литературу».
Говорят, герои, поэты и пророки разрушают старую жизнь и созидают новую. Поскольку Пушкин совмещал в себе их качества, то ему вообще были понятны сильные люди, движущие историю.
«Во все времена,- говорит он в беседе со Смирновой-Россет — были избранные предводители; это восходит до Ноя и Авраама... Разумная воля единиц или меньшенства управляла человечеством. В массе воли разъеденены, и тот, кто овладел ею — сольет их воедино. Роковым образом, при всех видах правления, люди подчинялись меньшенству или единицам, так что слово «демократия»,в известном смысле, представляется мне бессодержательным и лишенным почвы. У греков люди мысли были равны, они были истинными властелинами. В сущности, неравенство есть закон природы. Ввиду разнообразия талантов, даже физических способностей, в человеческой массе нет единообразия; следовательно нет равенства. Все перемены к добру или худу затевало меньшенство; толпа шла по стопам его, как панургово стадо... Для преобразования России хватило сил одного Петра Великого. Наполеон без всякой помощи обуздал остатки революции. Единицы совершали все великие дела в истории... Воля создавала, разрушала, преобразовывала... Ничто не может быть интереснее истории святых, этих людей с чрезвычайно сильной волей... За этими людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими. Все это является прямой противоположностью демократической системе».
Если судить по этому высказыванию, становится ясным (а у С.Франка есть по этому вопросу исследование), что Пушкин не принимает демократию в смысле господства массы в государственной жизни, что историю творят — и потому государством должны править не «все», не средние, а великие люди, избранные, вожди. В применении к Франции он говорит о народе, который «влавствует» «отвратительной властью демократии». (Об истории поэзии Шевырева», 1835г.) Так же об Америке со ссылкой на «славную книгу Токевиля» «Демократия в Америке» Пушкин пишет: «С изумлением увидел демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству; большинство, нагло притесняющее общество...» и пр. (Джон Теннер, 1836г.)
Таков взгляд Пушкина, фактически, на идеал современной Европы и Америки. А что нужно русскому народу, каковы русские пути?
«Человек, изучающий водохранилище, прежде всего заботится узнать об истоках,- говорил Н.К.Рерих приступающим к изучению народной мудрости. Так и Пушкин изучал пути русского духа, вникая во все проявления его. Задача его заключалась в том, чтобы познать русский национальный характер, соединивший в себе резко выраженные противоположности — энергетические плюсы и минусы — т.е. его дары и таланты и необузданность его темперамента, все наши исторически возникшие недостатки и заблуждения. Все это,- как сказал филосов Иван Ильин применительно к Пушкину,- надлежало пережечь, перекалить, переплавить в огне гениального вдохновения: из душевного хаоса создать душевный космос и показать русскому человеку, к чему он призван, что он может, что в нем заложено, чего он бессознательно ищет, какие глубины дремлют в нем, какие высоты зовут его.»
С этой задачей Пушкин блестяще справился. Сами темные стихии в душе человека он показывает с тем, чтобы они были преодолены. Это вообще характерно для нашей литературы, но Достоевский показывает нам и святость, и темное в людях как бы через увеличительное стекло, а Пушкин делает это так незаметно — но взор гения проникает в самые глубины души, подмечая все движения психической энергии в их развитии. Причем герои у него не делятся на положительных и отрицательных, он показывает эти недра души во всей их сложности. Иногда хороший человек у него может наделать чепухи, а злодей способен на великие поступки.
Россию Пушкин проехал вдоль и поперек, и при всем том ужасе, который он наблюдал вокруг себя (невежество, барство дикое и рабство тощее, казнокрадство, бюрократия, унижение человеческой личности, отсутствие общественного мнения), он все же писал в письме к Чаадаеву в 1936 году: «Я далеко не восторгаюсь тем, что происходит вокруг меня, но клянусь честью, я ни за что не хотел бы переменить отечества».
Он любил Россию, не взирая на все ее «мерзости жизни». В статье «Мысли на дороге» он упрекает Радищева (за его мысли в книге «Путешествие из Петербурга в Москву») в том, что тот собирает как бы для букета все самое отрицательное, только злит правительство, но не показывает пути выхода. «Нет убедительности в поношениях и нет истины, где нет любви,» - пишет Пушкин.
Все произведения Пушкина, фактически, показывают, что добро и зло находятся в самом человеке и исходят в мир из него самого. То есть, фактически, виновата не среда, а сам человек. Поэтому и путь выхода из тупика один — путь духовного преображения и совершенствования. Зло в мир несут наше властолюбие и честолюбие («Борис Годунов»), наша скупость, стяжательство, подмена духовных ценностей материальными («Скупой рыцарь»), зависть («Сальери»), непомерная жажда материальных благ («Сказка о рыбаке и рыбке») и т.д.
«Лучшие и прочнейшие изменения,- писал Пушкин, - суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества...» (Мы знаем, его слова: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный».)
А знал ли Пушкин на личном опыте пути к этому преображению? Конечно, знал. Нам известно, как он ценил свободу человека:
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Безмолвно утопать в восторгах умиленья -
Вот счастье, вот права!..
Уже из текста видно, что он знал, как использовать эту свободу, чем наполнять ее. А еще он наполнял ее духовными упражнениями. У Ивана Ильина есть об этом такие строки:
"На протяжении всей своей жизни он учится духовной концентрации, предметному вниманию, сосредоточенному медитированию. Вот что означают его признания:
«Учусь удерживать вниманье долгих дум».
«Иль думы долгие в душе моей питаю».
«И ваши творческие думы
В душевной зреют глубине».
Мы также знаем, что Пушкин был человеком сильных страстей. Федор Глинка пишет о нем: Пушкин был живой вулкан, внутренняя жизнь била из него огненным столбом». Т.е. Он по себе знал, что такое русская страстность и грозящий ей пугачовский и карамазовский разлив. Но какова эта страсть, когда она передается «боговдохновенным путем»? Тогда появляются с ее помощью такие жемчужины, как «Пророк», «Вакхическая песня», «Чернь», «Поэту» и т.д.
О русской страсти и путях ее преображения в поэзии Пушкина есть у М. Гершензона в его книге «Мудрость Пушкина». Он говорит, что «в русской душе неусыпно бушует необъятная стихийная сила, и хочет свободы, чтоб ничто не стесняло ее, и в то же время томится по гармонии, жаждет тишины и покоя.» (Это не что иное, как наша психическая энергия.) Запад давно решил трудную задачу: надо обуздать стихию разумом, нормами, законами. «Русский народ, как мне кажется, - пишет Гершензон, - ищет другого выхода и предчувствует другую возможность; неохотно, только уступая земной необходимости, он приемлет рассудочные нормы, всю же последнюю надежду свою возлагает на целостное преображение духовной стихии, какое совершается в огненном страдании, или в озарении высшей правдой, или в самоуглублении духа.
Только так, мыслит он, возможно сочетание высшей свободы с гармонией. Запад жертвует свободой ради гармонии, согласен умолять мощь стихии, лишь бы скорее добиться порядка. Русский народ именно этого не хочет, но стремится целостно согласовать движение с покоем. И те, в ком наиболее полно воплотился русский национальный дух, все безотчетно или бессознательно бились в этой антиномии. И Лермонтов, и Тютчев, и Гоголь, и Толстой, и Достоевский — все они обожают беззаконную, буйную, первородную силу, хотят ее одной свободы, но и как тоскуют по святости, по совершенству, по благолепию и тишине, как мучительно, каждый по-иному, ищут выхода! В этом раздвоении русского народного духа Пушкин первый с огромной силой выразил волю своей страны. Он не только формулировал оба требования, раздирающие русскую душу, правда, больше выразив жажду свободы, нежели жажду совершенства, но умилением своим, этим молитвенным преклонением перед святостью и красотою, он и разрешил ту антиномию практически, действительно обрел гармонию в буйстве».
Итак, на основе всего вышесказанного сделаем вывод: Пушкин фактически подводит нас к путям духовной революции, которая происходит внутри нас. «Нрав русского народа просветит красота духа.» Он был фактически жрецом этой мисии.
Но Пушкин не смог бы ее осуществить, если бы не был связан с Высшими Мирами. Об этом можно прочитать у самого Пушкина, у русских писателей, ученых и философов (особенно у философов Серебряного века). Пушкинисты об этом (за редкими исключениями) мало что говорят, они изучают больше внешнюю биографию поэта, его окружение, взаимоотношения и быт пушкинской эпохи. Да и трудно об этом говорить. Чтобы написать подлинную духовную биографию поэта, надо самому обладать космическим мышлением. Ведь во всем, что написал Пушкин, по мнению Гершензона и Мережковского, таится особая мудрость, оригинальное духовное содержание которой до сих пор не оценено. Узкие же специалисты в области пушкиноведения видят в нем просто поэта и человека. Зато появилась масса клерикальных исследований о «духовном пути Пушкина», которые расходятся не только в виде книг и публикаций, но и аудио- и видеокассет. В некоторых из них выдается за открытие тот факт, что Пушкина долгие годы считали атеистом, а он, оказывается, был верующим. Но, во-первых, слова Пушкина: «не допускать существования Бога — значит быть еще более глупым, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге»,- известны и без них. Во-вторых, в этих работах порой не учитывается, а иногда попросту игнорируется опыт таких исследователей, пишущих о Пушкине в русле православия, как Достоевский, С. Франк, С. Булгаков, И.Ильин. В подобных клерикальных работах принято представлять Пушкина каким-то великим грешником, который только перед смертью покаялся и насилу умер христианином, и таким образом «чрезвычайное явление русского духа» пытаются просто-напросто загнать в прокрустово ложе этой куцей схемы. Другое дело — философ С.Н.Булгаков, который, будучи богословом, верно уловил внутренее направление жизни поэта. Сетуя о том, что Пушкин не знал и, по-видимому даже не слышал о своем великом современнике святом Серафиме Саровском и таким образом «два солнца России не встретились», он делает такой вывод: "Пушкин прошел мимо преподобного Серафима, его не приметя. Очевидно, не на путях истортческого, бытового и даже мистического православия пролегала основная магистраль его жизни, судьбы его. Ему был свойственен свой личный путь и особый удел — предстояние перед Богом в служении поэта". Хотелось бы по-своему продолжить эту мысль, предположив , что у Пушкина через служение искусству был самостоятельный канал к Богу, к Инобытию, и вот этого церковники ни простить, ни вместить не могут. Зато Достоевский о пушкинском стихотворении «Пророк» сказал: «Здесь у Пушкина нечто надземное». Вот это надземное и шло, не только в конце жизни, но и всю его жизнь, прорывалось через, поистине, нашего Пушкина. Ведь «поэзия, - писал ученый-космобиолог А.Л.Чижевский, - сама в себе есть самая истинная, самая возвышенная общечеловеческая религия, не знащая никаких искусственно созданных преград и распространяющаяся по миру подобно свету, понятная и желанная всем людям без изъятия. Поэзия, наконец, есть постигнутая истина, и нет религии — выше истины». О самом Пушкине Чижевский сказал, что он обладал «космическим сознанием», т.е. высшей формой сознания, свойственного пока лишь немногим избранным людям, но с течением времени могущего охватить всех своим интуитивным откровением.
Итак, Пушкин есть тот посредник, через которого шли искры истины из иных миров, облагораживая нас, илучшая нашу энергетику? Конечно, да. Можно сказать, что он так и смотрел на жизнь, как на объединение двух миров. Высшему миру он дал такое определение: «Где чистый пламень пожирает несовершенство бытия».
Тютчев не случайно сказал о нем: «Богов орган живой», - потому что в минуты озарения он был созвучен всему и слышал невидимый смысл всего: и бесов, проносящихся «рой за роем в беспредельной вышине», и «дольней лозы прозябанье», и «горний ангелов полет», и , как эхо отзывался на все явления жизни, в т.ч. и на такие, что для глаза и слуха среднего человека были неразличимы, а стало быть, как бы и не существовали.
Это был человек, который, как никто другой, понимал ужас обычной жизни: «жизни мышья беготня, что тревожишь ты меня», и «томит меня тоскою однозвучный жизни шум», - писал он. Истинной была для него лишь та жизнь, что исполнена красоты и огня. «Только тогда, когда находило на него вдохновение, он и знал истинное счастье», - пишет поэт о Чарском, имея в виду себя. В одном стихотворении он говорит о тех дарах жизни, которые наиболее придавали ей цену:
Порой опять гармонией упьюсь
(собственное вдозновение)
Над вымыслом слезами обольюсь
( наслаждение искусством)
И, может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной
(любовь)
Божественность миссии «жреца единого прекрасного» (это его собственное выражение из «Моцарта и Сальери») Пушкин отчетливо осознавал. Не случайно, он применяет религиозные термины: «и призрак Бога, вдохновенье, для них и чуждо и смешно». Вдохновение, по Пушкину, возникает тогда, когда «божественный глагол до слуха чуткого коснется», т.е. он его так и понимает, как внутренний импульс, возникающий от касания незримого мира. Поэтическое творчество, поскольку оно являлось связью с Высшим, было для него, как молитва, он так и говорил: «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв».
Именно таким и должен быть истинный поэт. Платон говорил, что гениальные поэты являются «передатчиками богов», с помощью которых простые смертные получают послания свыше. Д.Андреев считал Пушкина вестником. «Вестник — это тот, - писал он, - кто, будучи вдохновляемым даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства в широком смысле этого слова высшую правду и свет, льющиеся из миров иных... Один из основных признаков вестничества: чувство, что ими и через них говорит некая высшая, чем они сами, и вне их пребывающая инстанция». В XIX веке, считал Андреев, по мере того, как церковь в России утрачивала значение духовной водительницы общества, вестники, которых было немало среди поэтов и писателей, взяли на себя эту миссию, причем крупнейшие из них несли ее с полным осознанием.
Платон в «Ионе» называл поэтов «существами легкими, крылатыми и священными» и сравнивал их с пчелами, приносящими нам свои песни, собранные у медоносных источников в садах и рощах Муз. Еще он считал, что им (впрочем, не только им) помогают демоны, которые представляют собой нечто среднее между богами и людьми и являются посредниками между теми и другими. Боги общаются с людьми через посредство демонов — и наяву, и во сне. Так и Пушкин считал, что его вдохновение шло к нему от таких высших существ. В своих стихах он постоянно упоминает о них. Иногда это демон, о котором говорится:
Какой -то демон обладал
Моими играми, досугом
За мной повсюду он летал,
Мне звуки дивные шептал,
и т.д... Это и пенаты (божества домашнего очага древних греков), к которым обращены совершенно дивные строки:
Оставил я людское племя,
Чтобы стеречь ваш огнь уединенный,
Беседуя с самим собою. Да,
Часы неизъяснимых наслаждений!
Они дают нам знать сердечну глубь;
В могуществе и в немощах сердечных
Они любить, лелеять научают
Несмертные, таинственные чувства.
В Михайловском, судя по стихотворению «Деревня», 20-летний Пушкин общался не только с Музами, но и с «оракулами веков»»:
«Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
В уединеньи величавом
Слышнее ваш отрадный глас.
Он гонит лени сон угрюмый,
К трудам рождает жар во мне,
И ваши творческие думы
В душевной зреют глубине».
Как видете, опять речь идет, пользуясь словами Андреева, о «переживании некоторой вне личности художника пребывающей силы, в него вторгающейся и в его творческом процессе себя выражающей.»
Вообще в жизни Пушкина были какие-то очень важные моменты, о которых мы мало знаем. Говорит же он в своих стихах о «виденьи, непостижимом уму», о встрече с «шестикрылым серафимом», причем говорит с таким огнем, что чувствуешь: да, это запись о чуде. Кстати, укажем здесь, что для существ из иных миров, с которыми Пушкин общался, у него есть своя иерархия. Так, в черновом варианте «Памятника» Пушкин к Музе обратился сначала так: «Призванью своему, о муза, будь послушна», а потом поправил: «Веленью Божию, о муза, будь послушна».
Одним словом, Пушкин, говоря его собственными словами, « с волей небесною дружен», и эта Воля ему помогала в его миссии. К этому процессу сотрудничества лучше всего подходит определение из Живой Этики: творчество нужно понять, как «соединение различных энергий, явленных Огнем пространства и духом человека». Вот с этим Огнем пространства Пушкин и соединялся в момент вдохновения, в каких бы формах он не являлся ему.
Нередко невидимые миры воздействовали на Пушкина во время его снов, чему мы имеем немало свидетельств. Так, Смирновой-Россет Пушкин рассказывал: «Я иногда вижу во сне дивные стихи, во сне они прекрасны, но как уловить, что пишешь во время сна?».Однажды в Михайловском при чтении Библии один отрывок, где говорилось о призвании пророка, Пушкина «внезапно поразил». Это было начало VI главы пророка Исайи. Пушкин говорил Смирновой-Россет, что отрывок этот преследовал его несколько дней и раз ночью он встал, чтобы написать стихи на тему о пророке. «Мне кажется, что стихи эти я видел во сне...», - говорил Пушкин. Так появилось на свет знаменитое стихотворение «Пророк».
Д.Андреев сказал о Пушкине, что он «впервые поставил во весь рост специфически русский, а в грядущем — мировой вопрос о художнике как о вестнике высшей реальности и об идеальном образе пророка как о конечном долженствовании вестника.»
Это высказывание Андреева отчасти совпадает с древнеиндийскими представлениями. Ведь когда-то, изначально, в древности, поэты были одновременно и пророками. Не случайно слово «кави» на санскрите означает одновременно «ясновидящий» и «поэт». Как говорится, люди были пророками потому, что были поэтами, и наоборот. Но потом все изменилось. Среди современных поэтов найти пророка не так-то просто. Но вот Пушкин был именно пророком. Конечно, он не похож на пророка внешне, в его ортодоксальном библейском смысле, зато, как сказала одна малоизвестная писательница XIX века Надежда Соханская, «ни один библейский пророк, ни даже все они вместе, не получили такого полнейшего посвящения, такой благодати открытия перед ними тайны жизни в голосах и звуках Вселенной, как получил пророк Пушкина». Да ведь для пушкинского «Пророка» и нет прямого оригинала в Библии, к тому же пророчество Пушкина, по словам В. Соловьева «универсально», т.е. он нес сообщенную ему свыше истину не только для своего народа, но и для всего мира («обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей»).
Именно в этом стихотворении Пушкин и показал себя наиболее ярко предтечей Духовной Революции, ибо в нем показано то преображение, которое может случиться с каждым из нас, а не только с какими-то великими писателями и художниками, ибо дорога не через лужи, но в сиянии сфер. А если оно пока и не наступило, то все равно, если мы уже почувствовали зов, это стихотворение, как путеводная звезда, показывает нам путь героя.
Каждый человек, в ком живет героическое начало, исполняется именно этой высшей волей, несет сужденную ему миссию с полной верой в эту Волю. В этом убеждении и вере герой преодолевает все препятствия на своем пути.
Журнал "Мир Огненный" 4/98, стр38.
Комментарии
Комментариев пока нет
|
