«Только о России, о русском человеке…»

«Только о России, о русском человеке…» 07.10.2018 12:05

145 лет со дня рождения великого писателя Ивана Шмелёва

В творчестве Ивана Сергеевича Шмелёва (1873-1950), возродившего православный, народный дух в отечественной литературе, раскрываются глубинные моменты русской души, создаются яркие образы людей, жизнь которых была пронизана евангельскими заповедями, духом Христовой любви и простой, детской веры.

Православная русская душа в его произведениях поёт, сияет и плачет. Это чувствуешь сразу. И, читая книги Шмелёва, радостно узнаёшь своё, родное.

Символично, что именно так – «Родное» – назван один из сборников его рассказов. Они родились вдали от отчего дома писателя – России.

«Римский оратор»

Чеховских трёх сестёр жизнь обманывает, разочаровывает на каждом шагу. Их мечта о Москве, казавшаяся вначале пьесы такой близкой, легко достижимой, увы, призрачна. Билет «в Москву» им невозможно купить по одной простой причине: это билет в несбыточное счастье. И вот бодрые надежды постепенно сменяются тоской, стон «в Москву, в Москву» — жестокой реальностью: «В Москву мы не уедем».

Образ дома, домашнего очага у Чехова обычно ассоциируется с уютом, теплом, крышей над головой. Мирный быт может защитить человека от враждебного окружения.

Но здесь, в этой пьесе, ночной пожар третьего акта символичен. Ощущение наступающей «бездомовности», бесприютности входит в прозоровский дом.

У Вани, Ивана Сергеевича Шмелёва, ставшего спустя годы в один ряд с классиками русской литературы, уже в гимназические годы страсть к «сочинительству» была необоримой. И некую побудительную роль, безусловно, сыграл Антон Павлович Чехов. Для Шмелёва, познакомившегося в библиотеке с его книгами и несколько раз мельком видевшего писателя, он на всю жизнь остался истинным идеалом.

«Это были встречи весёлые, в духе рассказов Антоши Чехонте, — вспоминал Шмелёв в очерке «Как я встречался с Чеховым». — Чехов был тогда ещё А. Чехонте, а я — маленьким гимназистом. Было это в Москве, в Замоскворечьи...».

Иван Сергеевич родился на Большой Калужской улице в Москве, в Кадашёвской слободе Замоскворечья, в бурную сентябрьскую ночь 21 сентября (3 октября по новому стилю) 1873 года в патриархальном купеческом доме (дом Шмелёвых не сохранился).

Думал ли тогда Ваня, что и его, как чеховских сестёр, настигнет когда-то острое ощущение «бездомовности»?!

Изначально Шмелёв получал образование на дому, где в роли учителя выступала его мать, Евлампия Гавриловна, купеческая дочь, урождённая Савинова, закончившая один из московских институтов благородных девиц. Мать постепенно вводила Ивана в мир литературы: изучение Пушкина, Гоголя, Толстого…

Далее Иван учился в 6-й московской гимназии. Уже в первом классе он носил прозвище «римский оратор» и был прославленным рассказчиком, специалистом по сказкам.

В гимназических буднях Ивана светлым лучом выделялся преподаватель словесности Ф.В. Цветаев, дядя Марины Цветаевой. Он оценил его способности. Дал свободу писать, о чём Иван хочет. Под влиянием любимого преподавателя расширился кругозор Шмелёва-гимназиста, обогатился его духовный мир.

«Короленко и Успенский закрепили то, что было затронуто во мне Пушкиным и Крыловым, что я видел из жизни на нашем дворе. Некоторые рассказы из «Записок охотника» соответствовали тому настроению, которое во мне крепло,— отмечал Шмелёв в автобиографии.— Это настроение я назову — чувством народности, русскости, родного. Окончательно это чувство во мне закрепил Толстой».

Первый успех пришёл, когда в дни подготовки к выпускным экзаменам Иван Шмелёв почувствовал необыкновенный прилив вдохновения и за один вечер написал большой рассказ «У мельницы». Этот рассказ был напечатан в июле 1895 года в журнале «Русское обозрение». 

Перед революцией

В 1898-м он окончил университет. После года военной службы Шмелёв восемь лет служит чиновником по особым поручениям Владимирской казенной палаты Министерства внутренних дел.

Годы эти обогатили его знанием уездной России.

«Я знал столицу, мелкий ремесленный люд, уклад купеческой жизни, — отмечал Иван Сергеевич. — Теперь я узнал деревню, провинциальное чиновничество, фабричные районы, мелкопоместное дворянство». 

В 1907 году, оставив службу, чтобы целиком отдаться литературной работе, Шмелёв возвращается в Москву.

Уже в 1912 году выходит первое его Собрание сочинений в 8 томах. В прозе этого периода звучит идущая из девятнадцатого века тема «маленького   человека», тема «униженных и оскорблённых». В «злобе дня», в общественной борьбе той поры это сыграло ключевую роль, выдвинув Шмелёва в первые ряды русских писателей-реалистов.

Шумный успех имело самое значительное произведение Шмелёва дореволюционной поры – повесть «Человек из ресторана».

Перед нами единая социальная пирамида, основание которой занимает главный герой Скороходов с ресторанной прислугой.

Продолжая традиции Гоголя, Салтыкова-Щедрина, других классиков, Шмелёв ярко показывает в повести: чем ближе к вершине, тем лакейство совершается уже «не за полтинник, а из высших соображений». И чем ближе к вершине пирамиды, тем низменнее причины лакейства.

Так, важный господин в орденах кидается под стол, чтобы раньше официанта поднять обронённый министром платок.

«…только о России, о русском человеке, о его душе и сердце…»

После расстрела в 1921 году в Крыму большевиками их единственного сына офицера-инвалида Сергея писатель и его супруга Ольга Александровна вынуждены были покинуть Родину.

На чужбине Иван Сергеевич прожил около трёх десятков лет. Разочарованный в жизни, как чеховские сёстры, надломленный, он нашёл всё же в себе силы не просто жить – доживать свой век, но и активно заниматься творческой работой, сохраняя в своих произведениях память об особенном русском укладе жизни и быта. Шмелёв, по его собственному признанию, писал «…только о России, о русском человеке, о его душе и сердце…».

Поэтому ему удалось создать в своём творчестве, вновь обрести утерянный в жизни образ Русского Дома.

Это и есть для «самого распрерусского» (А.И. Куприн) писателя живая и первородная ткань русской жизни.

«Последний и единственный из русских писателей, — по слову А.И. Куприна, — у которого можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка».

«Среднего роста, тонкий, худощавый, большие серые глаза… Эти глаза владеют всем лицом… склонны к ласковой усмешке, но чаще глубоко серьёзные и грустные. Его лицо изборождено глубокими складками-впадинами от созерцания и сострадания… лицо русское – лицо прошлых веков, пожалуй, – лицо старовера, страдальца», – такой словесный портрет даёт ему племянница жены и душеприказчица писателя Ю.А. Кутырина (Иван Шмелев, Париж, 1960).

Два Ивана

Чужбина подарила Ивану Сергеевичу удивительную, трогательную дружбу. Он подружился и тесно общался с русским философом и публицистом Иваном Александровичем Ильиным, которому Шмелёв был особенно близок духовно и который нашёл собственный ключ к шмелёвскому творчеству как творчеству глубоко национальному.

На протяжении долгого времени между ними велась переписка. Сохранились 233 письма Ильина и 385 писем Шмелёва. Это – важное свидетельство политического и литературного процесса времён русской эмиграции первой волны.

Как проникновенно и глубоко сказал Ильин о Шмелёве и его творчестве! В своём труде «О тьме и просветлении» философ отмечал:

«Это не случайно, что Шмелёв родился и вырос в Москве, проникаясь от юности всеми природными, историческими и религиозными ароматами этого дивного города… Вот откуда у Шмелёва эта национальная почвенность, этот неразвеянный, нерастраченный, первоначально-крепкий экстракт русскости».

И вот ещё важная оценка Ильина:

«Шмелёв всегда стоял, – пишет он, – вне всяких литературных «течений», «направлений» и «школ». Он сам – и направление, и школа. Он творит не по программам, а по ночным голосам своего художественного видения, которые зовут его и указывают ему путь. Он может писать только тогда, когда в нём зреет, когда созревшее овладевает им, когда одержимость его творческих тайников требует развязки и разрешения. Не он «выбирает» свой художественный предмет или свои образы, а они берут его».

В эмиграции Шмелёв стал широко известным. Его произведения, переведённые на двадцать языков, читали во многих странах Старого и Нового Света.

Шмелёва выдвигали на Нобелевскую премию (она была присуждена Бунину!). В письме Ильину по этому поводу писатель признается:

«А по правде сказать – я страшусь сделанного шага. Я всё ещё чувствую себя – с Замоскворечья. А тут – мир…».

Чехов подарил нам трёх сестёр, а жизнь, развенчавшая их мечты, как и круто изменившая судьбу русской интеллигенции, шедшей «в народ», – двух братьев во Христе, двух Иванов, Ивана Шмелёва и Ивана Ильина.

Рядом со Святым Евангелием

После выхода в свет «Лета Господня» Анри Труайя сказал о Шмелёве:

«Он хотел быть только национальным писателем, а стал писателем мировым».

Святая Русь, старая Москва с её раздольем, богатством, красочностью быта живут и дышат в прекрасных автобиографических повестях Шмелёва «Лето Господне» и «Богомолье», которые стали венцом его православного миросозерцания.  

В «Богомолье» он внимательно и тонко рассказывает о давней русской традиции паломничества в Троице-Сергиеву лавру.

Шмелёв писал свою повесть задолго до того, как старец Варнава, который благословил его «на путь», был прославлен Церковью в лике святых. Но писатель, как и весь православный народ, чувствовал его святость.

Ещё при жизни старца «современники находили духовное родство между иеромонахом Варнавой и преподобным Серафимом Саровским».

У Шмелёва богомольцы видят старца Варнаву в сиянии света, его слова и улыбка озаряют, освещают душу, «как солнышко Господне». Поэтому можно предположить, что для утверждения святости старца Варнавы Шмелёв дал своему читателю скрытую, но понятную современникам ассоциацию «светоносности» отца Варнавы со «светоносностью» преподобного Серафима, и «слепящий» солнечный свет, окружающий старца, использовал как символ пребывающего в его душе «сияния света божественной благодати».

«Лето Господне» посвящено Иву Жантийому-Кутырину. Название явилось из Евангелия: «И даша ему книгу Исаии пророка; и разгнув книгу, обрете место, идеже бе написано: «Дух Господень на Мне; Егоже ради помаза Мя благовестити нищим, посла Мя исцелити сокрушенныя сердцем, проповедати плененным отпущение и слепым прозрение, отпустити сокрушенныя во отраду, проповедати лето Господне приятно»» (Лк. 4, 17-19).

«Лето Господне» называют по аналогии с другой книгой Шмелёва «Солнце мёртвых» — «Солнцем живых»! Здесь как будто открывается душа народа: неповторимая по выразительности речь, сладость традиций, красота радостей и проникновенность скорбей. Эта «жемчужина русской литературы» (В.А. Солоухин) признана вершиной творчества Ивана Сергеевича Шмелёва.

Композиция этой «энциклопедии русской жизни» подчинена годовому циклу православных праздников: Рождество, Пасха, Троица...

Изобилие постного рынка (ожерелья из баранок, мешки с розовым и жёлтым горохом, золотящаяся на солнце кислая капуста...), крещенское купание в проруби, сады и храмы «матушки Москвы» – всё зарисовано точно, сочно, упоительно, с умилением и сердечным трепетом.

Одновременно с движением по народному календарю совершается в романе путешествие души – от радостей к скорбям, к светлым печалям и обретаемой в них спокойной мудрости. Художественная правда нарядного патриархального быта оборачивается идеей праведности.

При всех своих красочных бытовых зарисовках «Лето Господне» – «духовный роман», сочетающий в себе изобразительное мастерство и глубокое религиозное содержание, историзм и вневременность.

Перед нами встаёт быт обыкновенной купеческой семьи в дни праздников и горя.

Повесть «Лето Господне» Шмелёва передаёт восприятие десятилетним мальчиком Ваней православных праздников, семейных радостей и скорбей.

Сказ от лица маленького героя – великолепно найденное Шмелёвым художественное средство. Мир глазами ребёнка – продолжение старой традиции Сергея Тимофеевича Аксакова, запечатлённой им в его прославленной книге «Детские годы Багрова-внука».

Пережитые скорби дали Шмелёву не отчаяние и озлобление, а почти апостольскую радость. Через показ размеренной, светлой жизни глубоко религиозной семьи писателя в «Лете Господнем» и «Богомолье» нам явлена ушедшая эпоха.

Эти описания стали свидетельствами духовного и душевного здоровья нашего народа, его искренней веры, приверженности к правде и красоте.

Эти взаимно дополняющие книги писателя произвели сильное впечатление на очень многих русских за рубежом, стали настольными. Так, Константин Бальмонт признавался, что «Лето Господне» и «Богомолье» хранятся в его доме рядом со Святым Евангелием.

«Пути Небесные»

Свой последний роман о спасении души человеческой – «Пути Небесные» – писатель посвятил светлой памяти Ольги Александровны. Шмелёв называл роман историей, в которой «земное сливается с небесным».

В этом романе, где получает воплощение тема реальности Божьего Промысла в земном мире, в художественной форме излагается святоотеческое учение, описывается практика повседневной борьбы с искушением, изображаются судьбы реальных людей – скептика-позитивиста, инженера Виктора Вейденгаммера и глубоко верующей послушницы Страстного монастыря – Дарьи Королёвой.

Молитвенный подвиг, упорная и жестокая борьба с грехом в себе и внешними соблазнами, скорбь от тяжких падений и духовная радость побед, благодатные озарения незыблемо верующего сердца... Эти моменты нашли многогранное воплощение на страницах романа писателя.

К сожалению, это произведение не было окончено. В планах Шмелёва было создать ещё несколько книг «Путей Небесных», в которых описывалась бы история и жизнь Оптиной пустыни, так как его герой, по замыслу автора, должен был стать насельником этой обители.

«Где-то свидимся?.. – Если бы в Москве…»

«Влечёт, уводит в родную стихию… Я возвращаю себе Россию, я вижу её, я слышу её», — строки из письма Ивана Сергеевича.

Шмелёв страстно мечтал вернуться в Россию, хотя бы посмертно. Уверенность, что он вернётся на Родину, не покидала его никогда.

«…Я знаю: придёт срок – Россия меня примет!», – писал Иван Сергеевич.

За несколько лет до кончины он составил духовное завещание, в котором отдельным пунктом выразил свою последнюю волю:

«Прошу душеприказчиков... когда это станет возможным, перевезти прах моей покойной жены и мой в Россию и похоронить в Москве, на кладбище Донского монастыря, по возможности возле могилы моего отца, Сергея Ивановича Шмелёва».

И в «Лете Господнем» высказано тоже желание:

«А потом и в Донской монастырь... Не надо бы отбиваться, Горкин говорит, – «что же разнобой-то делать, срок-то когда придёт: одни тама восстанут, другие тама поодаль... вместе-то бы складней...».

А задолго до этого, в 1936 году, Шмелёв писал Ильину:

«Где-то свидимся?.. – Если бы в Москве!.. – Что Господь даст».

И такой посмертной судьбы удостоились два Ивана, два брата во Христе! Сначала Иван Сергеевич Шмелёв. В 2000 году, спустя полвека после кончины во Франции, во исполнение его последней воли в некрополе Донского монастыря состоялось перезахоронение с кладбища в Сент-Женевьев-де-Буа праха Ивана Сергеевича и Ольги Александровны.

В том же году материалы парижского архива писателя, который сохранила племянница Шмелёвых Ю.А. Кутырина, были переданы в Российский фонд культуры, его вице-президенту Елене Чавчавадзе, внучатым племянником Ивана Сергеевича Ивистионом Жийомом-Кутыриным. Ныне этот архив хранится в Доме русского зарубежья.

В 2005 году в Донском монастыре обрёл вечный покой и Иван Александрович Ильин со своей супругой Наталией Николаевной.

Господь по вере исполнил их заветное желание.

Духовное наследие, сами судьбы Шмелёва и Ильина – прививка от «бездомовности».

Не пора ли выздоравливать, наводить порядок в Доме?! Из общества потребления возвращаться к истинным ценностям?! 

Николай Головкин, Столетие