Карамзин Николай Михайлович

Карамзин Николай Михайлович 11.12.2016 19:57

Историк и литератор

«Жить есть не писать историю, не писать трагедии или комедии, а как можно лучше мыслить, чувствовать, действовать, любить добро, возвышаться к его источнику. Чем далее живём, тем более объясняется для нас цель жизни и её совершенство... Делайте, что и как можете: только любите добро, а что есть добро - спрашивайте у Совести». Николай Карамзин

«Карамзин - наш Кутузов двенадцатого года, он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие о том узнали в двенадцатом году». Александр Вяземский 

Николай Карамзин родился 1 декабря (12 декабря по новому стилю) 1766 года в Симбирской губернии. Сам он долгое время не знал точный год своего рождения, и был убежден, что появился на свет в 1765 году. И лишь к концу жизни знаменитый историк уточнил и собственную историю – он отыскал надежные документы, которые подтверждали, что родился он 1 декабря 1766 года.

Отец Карамзина был симбирским помещиком среднего достатка, представителем дворянского рода, происходившего от татарского князя Кара-Мурзы. В деле «О внесении герба рода Карамзиных в общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи» указано, что в гербе Карамзина на голубом поле был изображен полумесяц над двумя скрещенными золотыми мечами. Это означало, «что родоначальник Карамзиных Семион, происходивший от именитых татар, оставя магометанство, принял христианскую веру и что дети его, Дмитрий и Томило, при царе Василии Ивановиче Шуйском и при государе царе Михаиле Феодоровиче упоминаются в числе дворян, военною службою отличавшихся, за что и верстаны были тогда поместными и денежными окладами». 

Потомком этого Семиона в шестом колене и был отец Николая Карамзина Михаил Егорович. Он служил в чине капитана в русской армии в Оренбурге, и за свою службу при выходе в отставку получил поместье в Симбирской губернии. Мать Екатерина Петровна (урождённая Пазухина) умерла рано, Николая Карамзину в то время было всего три года. Отец женился во второй раз на Авдотье Гавриловне Дмитриевой, тетке будущего блестящего сатирика, поэта, драматурга, баснописца И.И.Дмитриева. В мемуарной повести «Взгляд на мою жизнь» Иван Иванович писал: «В 1770 г., в провинциальном городе Симбирске, старший брат мой и я, десятилетний отрок, находились на свадебном пиру, под руководством нашего учителя г. Манжена. В толпе пирующих увидел я в первый раз пятилетнего мальчика в шелковом перувьеневом камзольчике с рукавами, которого русская нянюшка подводила за руку к новобрачной и окружавшим ее барыням. Это был будущий наш историограф Карамзин. Отец его, симбирский помещик, отставной капитан Михайла Егорович, соединился тогда вторым браком с родною сестрою моего родителя, воспитанною по ее сиротству в нашем семействе».

Детство Карамзина прошло на берегу Волги. Позднее он написал своему другу-земляку и родственнику Дмитриеву, что воображение переносило его «на берег Волги, Симбирский Венец, где мы с тобою, геройски отражая сон, ночью читали Юнга в ожидании солнца... Даже стихи Сумарокова к домику Петра Великого показались мне отменно гармоничными и приятными в воспоминаниях юности... Не забыл я нашего славного Белого Ключа, ни 100-летнего Елисея Кашинцова, звонившего в колокола, когда Симбирск праздновал Полтавскую победу, и бывшего гребцом на лодке Петра Великого, когда он плыл в Астрахань, начиная войну Персидскую».

Николай Карамзин получил хорошее домашнее образование. У него был гувернер-француз, в раннем детстве его начал обучать немецкому языку местный врач. Подростком он уже знал несколько иностранных языков - немецкий, английский, французский и итальянский. Когда возможности домашнего образования были исчерпаны, Николая Карамзина отправили в Москву. С 1775-го по 1781-й годы Николай Карамзин учился в пансионе одного из лучших профессоров Московского университета И.М.Шадена, и одновременно посещал лекции в Московском университете. 

По существовавшей тогда традиции, еще ребенком он был записан прапорщиком в лейб-гвардии Преображенский полк. В пятнадцатилетнем возрасте Николай Карамзин по требованию отца поступил на службу. Полк стоял в Петербурге, там судьба вновь свела его с И.И.Дмитриевым, который в то время занимался переводами и публиковал их в журналах. Следуя его примеру и совету, Карамзин тоже начал переводить. «Первым опытом его был «Разговор австрийской Марии Терезии с нашей императрицею Елисаветою в Елисейских полях», переложенный им с немецкого языка, - писал Дмитриев. - Я советовал ему показать его книгопродавцу Миллеру, который покупал и печатал переводы, платя за них, по произвольной оценке и согласию с переводчиком, книгами из своей книжной лавки. Не могу и теперь вспомнить без удовольствия, с каким торжественным видом добрый и милый юноша Карамзин вбежал ко мне, держа в обеих руках по два томика филь-дингова «Томаса-Ионеса», в маленьком формате, с картинками, перевода Харламова. Это было первым возмездием за словесные труды его». 

В 1783 году умер отец Николая Михайловича. После этого он навсегда снял зеленый мундир преображенца, вышел в отставку, имея чин поручика, и вернулся в родные места. Карамзин больше никогда не служил, что в то время в обществе воспринималось как вызов. В Симбирске Карамзин вел типичный для молодого дворянина тех лет рассеянный образ жизни. И.И.Дмитриев писал: «По кончине отца своего он вышел в отставку поручиком и уехал на родину. Там однажды мы сошлись на короткое время: я нашел его уже играющим ролю надежного на себя в обществе: опытным за вистовым столом, любезным в дамском кругу и оратором перед отцами семейств, которые, хотя и не охотники слушать молодежь, но его слушали».

Крутой поворот в жизни Николая Карамзина случился после его знакомства с будущим директором Московского университета И.П.Тургеневым, литератором и сподвижником известного писателя просветителя и книгоиздателя конца XIX века, члена масонской ложи Н.И.Новикова. И.П.Тургенев, уезжая в Москву, дал совет Карамзину последовать его примеру. В Москве он познакомил его с Новиковым, и ввел в философское Дружеское общество. Здесь, по словам Дмитриева, началось «образование Карамзина, не только авторское, но и нравственное». Дмитриев в мемуарной повести позднее писал: «Это был уже не тот юноша, который читал все без разбора, пленялся славою воина, мечтал быть завоевателем чернобровой пылкой черкешенки; но благочестивый ученик мудрости, с пламенным рвением к усовершенствованию в себе человека. Тот же веселый нрав, та же любезность, но между тем главная мысль, первые желания его стремились к высокой цели». Карамзин стал одним из активных участников журнала «Детское чтение для сердца и разума» издававшегося Н.Новиковым. Он работал там в качестве автора и переводчика. 

С 1787 года Карамзин публиковал свои переводы «Времен года» Томсона, «Деревенских вечеров» Жанлис, трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», трагедии Лессинга «Эмилия Галотти». В 1789 году в журнале «Детское чтение для сердца и ума» была напечатана первая повесть Карамзина «Евгений и Юлия». В это время он тесно сблизился с масонским кружком Новикова «Золотой венец». «Я был обстоятельствами вовлечён в это общество в молодости моей», – писал он позднее. Карамзин не был сторонником мистической стороны масонства. Его привлекала только просветительское направление этого тайного общества. У него возникали сомнения в правильности их пути, личные конфликты с членами кружка и недоверие. Карамзин принял смелое решение – и порвал с масонством. Он на всю жизнь сохранил любовь к просветительству и популяризации знаний, но решительно отказался от участия в тайных организациях любых форм. Самым простым и наименее болезненным видом разрыва он посчитал отъезд. Путешествовать Карамзин планировал давно и Новиков его планы одобрял. Карамзин утверждал: «Сожалели, но не удерживали, и на прощание дали мне обед. Мы расстались дружелюбно».

За границей он пробыл полтора года. В Германии он останавливался в Кенигсберге, Берлине, Дрездене, Лейпциге, Веймаре, Франкфурте и Страсбурге. В Швейцарии посетил в Берн, Цюрих и Женеву. Затем отправился во Францию, посетил Лион и Париж. Путешествие закончилось в Лондоне. Из Англии он вернулся на родину морем. Литературным результатом вояжа стали «Письма русского путешественника». Карамзин был внимательным и восприимчивым наблюдателем. Он встречался с выдающимися людьми того времени И.Кантом, И.Г.Гердером, К.Ф.Виландом, И.В.Гёте, посещал университеты и книжные лавки, его воображение поразили художественные сокровища Дрездена. Приехав во Франкфурт, Карамзин узнал из газет о начале Французской революции. Он собственными глазами видел первые заседания революционного Конвента, слушал речи Мирабо и Робеспьера, беседовал с Лавуазье. Карамзин наблюдал – многие события одновременно ужасали и привлекали его. Он не приветствовал революцию, но и не торопился ее осуждать. «Французская революция относится к таким явлениям, которые определяют судьбы человечества на долгий ряд веков. Начинается новая эпоха. Я это вижу, а Руссо предвидел», - писал он.

В 1790 году Карамзин вернулся в Москву и поселился в доме своих друзей Алексея Александровича и Анастасии Ивановны Плещеевых на Тверской улице. Вскоре в «Московских ведомостях» он поместил пространное объявление о своем намерении издавать журнал, в котором описал его содержание: «Русские сочинения в стихах и прозе», «разные небольшие иностранные сочинения в чистых переводах, по большей части из немецких, английских и французских журналов», «критические рассматривания русских книг, вышедших и тех, которые впредь выходить будут», «известия о театральных пиесах, представляемых на здешнем театре, с замечаниями на игру актеров», «описание разных происшествий, почему-нибудь достойных примечания, и разные анекдоты, а особливо из жизни славных новых писателей». В объявлении содержались довольно резкие замечания: «Хорошее и худое замечаемо будет беспристрастно. Кто не признается, что до сего времени весьма не многие книги были у нас надлежащим образом критикованы… Я буду принимать с благодарностию все хорошее и согласное с моим планом, в которой не входят только теологические, мистические, слишком ученые, педантические, сухие пиесы. Впрочем, все, что в благоустроенном государстве может быть напечатано с указного дозволения, - все, что может нравиться людям, имеющим вкус; тем, для которых назначен сей журнал, - все то будет издателю благоприятно». 

В «Московском журнале» он написал, каким представляет свое будущее: «Окончив свое путешествие, которое предпринял единственно для того, чтобы собрать некоторые приятные впечатления и обогатить свое воображение новыми идеями, буду жить в мире с Натурою и добрыми, любить изящное и наслаждаться им». И.И.Дмитриев писал: «С началом 1791 года появился журнал Карамзина под именем «Московского» и обратил на себя внимание первостепенных наших авторов. Все отдали справедливость новому, легкому, приятному и живописному слогу «Писем русского путешественника», «Натальи, боярской дочери» и других небольших повестей. Этот журнал, сверх многих собственных сочинений издателя, помещал стихотворения Хераскова, Державина, Нелединского-Мелецкого, Николева, Федора Львова и других молодых стихотворцев». Но все же самым главным материалом были публикуемые из номера в номер «Письма русского путешественника».

В «Письмах русского путешественника» Карамзин отмечал, что еще в детстве зачитывался античной историей, что в пансионе с таким же увлечением следил за новейшими событиями, за борьбой североамериканских колонистов, восставших против английского короля. «Я люблю остатки древностей, люблю знаки минувших столетий», - писал он. - «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием... Нужен только вкус, ум, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить... Родословная князей, их ссоры, междоусобие, набеги половцев не очень любопытны, - соглашаюсь; но зачем наполнять ими целые тома? Что неважно, то сократить... Но все черты, которые означают свойства народа русского, характер древних наших героев, отменных людей, происшествия действительно любопытные описать живо, разительно. У нас был свой Карл Великий: Владимир - свой Лудовик XI: царь Иоанн - свой Кромвель: Годунов - и еще такой государь, которому нигде не было подобных: Петр Великий. Время их правления составляет важнейшие эпохи в нашей истории и даже в истории человечества; его-то надобно представить в живописи, а прочее можно обрисовать, но так, как делал свои рисунки Рафаэль или Микель-Анджело».

Хотя с журналом сотрудничали и другие авторы, но все же перу его издателя принадлежало примерно 9 из 10 публикаций. У «Московского журнала» было по тем временам много подписчиков - 258 только в первый год издания. Карамзин строил далеко идущие планы и в обращении к читателям в конце первого года издания журнала писал: «Если бы у меня было на сей год не 300 субскрибентов, а 500, то я постарался бы на тот год сделать наружность журнала приятнее для глаз читателей; я мог бы выписать хорошие литеры из Петербурга или из Лейпцига; мог бы от времени до времени издавать эстампы, рисованные и гравированные Липсом, моим знакомцем, который ныне столь известен в Германии по своей работе». 

Карамзин стал основателем нового литературного течения - сентиментализма. П.А.Вяземский писал: «С «Московского журнала», не во гнев старозаконникам будь сказано, начинается новое летосчисление в языке нашем... Эпоха преобразования сделана Ломоносовым в русском стихотворстве, эпоха преобразования в русской прозе сделана Карамзиным». И те же мысли он выражал в стихах:

Язык наш был кафтан тяжелый 
И слишком пахнул стариной, 
Дал Карамзин покрой иной - 
Пускай ворчат себе расколы - 
Все приняли его покрой.

Повесть «Наталья, боярская дочь» начиналась словами: «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу..?». Николай Михайлович Карамзин ввел в литературу новую форму русского языка, приближенную к живой и яркой разговорной речи. Он освободил русский литературный язык от излишней вычурности и возвышенности и придал ему жизненность и эмоциональность. Об изменениях в его слоге писал И.И.Дмитриев: «Карамзин начал писать языком, подходящим к разговорному языку образованного общества 70-х годов; в составлении периода начал употреблять возможную сжатость, притом воздерживается от частых союзов и местоимений; наконец соблюдать естественный порядок в словорасположении». 

В 1792 году для Карамзина наступили трудные времена. По подозрению в масонстве арестовали Н.И.Новикова, выслали И.П.Тургенева. «Состояние друзей моих очень горестно», - писал Карамзин в те дни Дмитриеву. Николай Михайлович откликнулся на арест своего учителя одой «К милости», опубликовав ее в «Московском журнале». В результате подозрения коснулись и самого Карамзина, в 1793 году он был вынужден закрыть «Московский журнал» и уехать из Москвы. 

До декабря 1795 года он практически постоянно жил в имении Плещеевых в Знаменском. Нежную платоническую дружбу с обаятельной и энергичной хозяйкой дома Настасьей Ивановной Плещеевой, которая была старше Карамзина на двенадцать лет, он воспел в «Послании к женщинам». Он не просто подчеркивал свои нежные чувства к ней, но и почти открыто (скрывая ее лишь за псевдонимом Аглая) посвящал ей свои труды. Но публикуя отрывок «Невинность», Карамзин уверял читателя, что нежное чувство, испытываемое к его Аглае, не есть любовь в привычном и традиционном значении этого слова. Он писал в августе 1793 года Дмитриеву из Знаменского: «Я живу, любезный друг, в деревне с людьми милыми, с книгами и с природою, но часто бываю очень, очень беспокоен в моем сердце. Поверишь ли, что ужасные происшествия Европы волнуют всю мою душу? Бегу в густую мрачность лесов - но мысль о разрушаемых городах и погибели людей теснит мое сердце. Назови меня Дон-Кишотом; но сей славный рыцарь не мог любить Дульцинею свою так страстно, как я люблю человечество!». Принимая близко к сердцу Французскую революцию, свидетелем начала которой он являлся, Карамзин был потрясен якобинской диктатурой и войной, которая последовала за этими кровавыми событиями. Он писал: «Век просвещения! Я не узнаю тебя - в крови и пламени не узнаю тебя - среди убийств и разрушения не узнаю тебя!.. Свирепая война опустошает Европу, столицу искусств и наук, хранилище всех драгоценностей ума человеческого, драгоценностей, собранных веками, драгоценностей, на которых основывались все планы мудрых и добрых!».

«Отовсюду неприятные вести! Везде горизонт так черен и грозен! Какое время…» - писал Карамзин Дмитриеву в 1793 году. Его мучило предчувствие близкого ареста. «Теперь живу без плана и ленюсь думать о том, что ожидает меня впереди». В Знаменском тоже было тревожно - Плещеевы были в долгах. Алексей Александрович искал выход из денежных затруднений. Наконец Карамзин, в благородном порыве стремясь помочь друзьям, уехал в Симбирск и продал братьям всю свою часть имения за 16000 рублей. Деньги эти он дал в долг Плещеевым, но о долге никогда не напоминал. В Знаменском Карамзин написал и подготовил к печати основные материалы двух томов альманаха «Аглая».

В 1795 году вернувшись в Москву, Карамзин сотрудничал с газетой «Московские ведомости». В этот период писатель живо интересовался русской историей. Он много читал, писал статьи, публикуя их в европейских журналах. Денежные дела Карамзина были совсем расстроены. Часть имения, проданная братьям - это было почти все его состояние. В августе 1797 года он писал Дмитриеву: «Я, друг мой, надеюсь когда-нибудь сделаться философом. Лет за десять перед сим, или больше, Н.И.Новиков, закладывая в воспитательном доме свой дом и деревню, просил меня быть в числе личных порук. Теперь выходит всей суммы около 150000 рублей, и велено описать все наше имение; хотели даже описать и мои книги, и мои фраки. Таким образом, я лишусь, может быть, и последнего. Поверишь ли, что это меня не трогает? Если бы только мои Плещеевы могли выпутаться из долгов, я согласился бы работать день и ночь для своего пропитания».

В 1798 году Карамзин снова начал издавать журнал, на этот раз целиком посвященный переводной литературе. Журнал назывался «Пантеон иностранной словесности». Характеризуя свою работу, Карамзин писал Дмитриеву: «Я также работаю, то есть перевожу лучшие места из лучших иностранных авторов, древних и новых; иное для идей, иное для слога. Греки, Римляне, Французы, Немцы, Англичане, Итальянцы: вот мой магазин, в котором роюсь всякое утро часа по три! Мне надобно переводить для кошелька моего; а как благоразумие велит осыпать необходимость цветами, то я в рассуждении переводов сочинил для себя огромный и новый план, которой мне пока очень нравится и оживляет труд охотою. Посмотрим, каково будет Цицероново, Бюффоново, Жан-Жаково красноречие на Русском языке!». 

Вскоре журнал стал подвергаться цензурным преследованиям. 27 июля 1798 года Карамзин писал Дмитриеву: «Весело быть первым, а мне и последним быть мешает цензура. Я перевел несколько речей из Демосфена, которые могли бы украсить «Пантеон»; но цензоры говорят, что Демосфен был республиканец, и что таких авторов переводить не должно и Цицерона также - и Саллюстия также. Что же выйдет из моего Пантеона?» Однако только журналом цензура не ограничилась. В октябре 1798 года Карамзин писал Дмитриеву: «...я, как автор, могу исчезнуть заживо. Здешние цензоры при новой эдиции Аонид поставили X на моем послании к женщинам. Такая же участь ожидает и Аглаю, и мои безделки, и письма Русского Путешественника, то есть, вероятно, что цензоры при новых изданиях захотят вымарывать и поправлять, а я лучше все брошу, нежели соглашусь на такую гнусную операцию; и таким образом через год не останется в продаже может быть ни одного из моих Сочинений. Умирая авторски, восклицаю: да здравствует Российская Литература!».

В апреле 1801 года Карамзин женился на Елизавете Ивановне Протасовой, младшей сестре Настасьи Ивановны Плещеевой, которую знал еще ребенком. Через год после свадьбы Елизавета Ивановна умерла, родив дочь Софью. Карамзин писал брату: «Я лишился милого ангела, который составлял все счастие моей жизни. Судите, каково мне, любезнейший брат. Вы не знали ее; не могли знать и моей чрезмерной любви к ней; не могли видеть последних минут ее бесценной жизни, в которые она, забывая свои мучения, думала только о несчастном своем муже.... Все для меня исчезло, любезный брат, и в предмете остается одна могила. Стану заниматься трудами, сколько могу: Лизанька того хотела».

В том же году Карамзин основал литературно-политический журнал «Вестник Европы». В «Московских ведомостях» появилось объявление, гласившее: «С будущего Января 1802 году намерен я издавать Журнал, под именем Вестника Европы, которой будет извлечением из двенадцати лучших Английских, Французских и Немецких журналов. Литература и Политика составят две главных части его». Уже начиная с первого номера стало ясно, что именно политика - основная тема. Это было новшество - в России до того времени никогда не издавались собственные политические журналы. И снова журнал Карамзина стал самым интересным, самым читаемым. Число его подписчиков было просто невероятным - от первоначальной цифры 580 после выхода первого номера она выросла до 1200 человек. Карамзин выписывал двенадцать самых лучших иностранных изданий и обсуждал в своем журнале новости европейской и российской жизни. Весь «Вестник Европы» был единым монологом издателя. Единственно возможной формой правления в России начала XIX века Карамзин считал самодержавие с твердыми законами, и первым начал писать в «Вестнике Европы» на эту непростую тему. С журналом сотрудничали множество авторов, среди которых были Г.Р.Державин и В.А. Жуковский. Здесь были опубликованы повести «Марфа Посадница» и «Моя исповедь».

И.И.Дмитриев писал: «Журнал его «Вестник Европы» по всей справедливости может назваться лучшим нашим журналом. Он удовлетворяет читателям обоих полов, молодым и престарелым, степенным и веселым. Строгий вкус присутствовал при выборе почти каждой статьи его. «Марфа-посадница», историческая повесть, помещенная во втором годе журнала, превзошла все произведения издателя. В ней открылся талант его уже в полном блеске и зрелости. Прибавим к тому, что Карамзин начал писать эту повесть во время жестокой болезни своей супруги, посреди забот и душевных страданий, а дописал в первых месяцах ее кончины. Не доказывает ли это всю силу таланта и ума его?».

В 1802 году, откликаясь на восшествие на престол Александра I, Карамзин написал «Историческое похвальное слово Екатерине Второй», выражавшее его взгляды на значение монархии в России, на обязанности монарха и его подданных. Это был первый политический трактат Карамзина, содержащий монархическую программу автора. Главной его мыслью, идеалом Карамзина было существование в России просвещенной монархии: «Сограждане! признаем во глубине сердец благодетельность монархического правления... Оно всех других сообразнее с целию гражданских обществ: ибо всех более способствует тишине и безопасности».

В 1803 году Николай Карамзин принял важное решение. В то время ему исполнилось 37 лет - по тем временам это были почтенные годы. В таком возрасте уже нелегко круто менять привычный образ жизни и отказываться от материального благополучия, которое давали ему издание журнала «Вестник Европы» и литературные труды. И.И.Дмитриев писал: «Он уже давно занимался прохождением всемирной истории средних времен, с прилежанием читал всех классических авторов, древних и новых; наконец, прилепился к отечественным летописям, в то же время приступил и к легким опытам в историческом роде. Таковыми назову: «О московском мятеже за Морозова в царствование Алексея Михайловича», «Путешествие к Троице», «О бывшей Тайной канцелярии» и пр. Между тем он часто говаривал мне, что ему хотелось бы писать отечественную историю, но в положении частного человека не смеет о том и думать: пришлось бы отстать от журнала, составляющего, значительную часть годового его дохода. Я советовал ему просить звания историографа; он считал это невозможным, говоря, что по обычаю моему все вижу в розовом цвете. В продолжение времени несколько раз возобновлялась речь о том же, и я все говорил ему одно и то же: проситься в историографы. Наконец, он уступил моим советам, избрав ходатаем своим Михаила Никитича Муравьева, бывшего тогда статс-секретарем и попечителем Московского университета. Доклад не замешкался, и в конце того же года последовал высочайший указ о наименовании Карамзина историографом. Вслед за тем из отставных поручиков он пожалован в чин надворного советника, и назначено ему по две тысячи рублей ежегодного пансиона».

31 октября 1803 года Карамзин получил подписанный императором указ, которым он был назначен официальным историографом. Он стал третьим по счету историографом России - так тогда именовали историков - и последним. Никому после Николая Михайловича Карамзина это звание не присваивалось. Перед ним была поставлена задача написать полную историю России. В 1804 году прославленный автор сентиментальных повестей и издатель журналов с немыслимым по тем временам количеством подписчиков отказался от занятий литературой во имя познания российской истории. Главной задачей и основной трудностью стали поиски материала. Указ государя гласил: «Снисходя на просьбу Московского императорского университета почетного члена и историографа Николая Карамзина, государь император высочайше указать соизволил... о невозбранном позволении просителю читать сохраняющиеся как в монастырях, так и в других библиотеках, от святейшего Синода зависящих, древние рукописи, до российских древностей касающиеся». Карамзин изучал архивы и книжные собрания Синода, Эрмитажа, академии наук, Публичной библиотеки, Московского университета, Александро-Невской и Троице-Сергиевой лавры, сокровища частных собраний древностей российских - Мусина-Пушкина, Румянцевых, Тургеневых, Муравьевых, Толстого, Уварова. По его просьбе поиски велись в монастырях и архивах Оксфорда, Венеции, Парижа, Праги, Копенгагена, Кенигсберга и Ватикана. Множество иностранных библиотек и архивов обследовал А.И.Тургенев. В Москве ему много помогали директор архива Министерства иностранных дел А.Ф.Малиновский, будущий президент Академии А.Н.Оленин, А.Н.Мусин-Пушкин, Н.П.Румянцев. «Найдены мною, - писал Карамзин Н.Н.Новосильцеву, президенту Академии наук, - некоторые важные исторические рукописи XIII и XIV веков, до ныне совершенно неизвестные. Смею утвердительно сказать, что я мог объяснить, не прибегая к догадкам и вымыслам, многое темное и притом достойное любопытства в нашей истории». Остромирово Евангелие 1056 - 1057 года (это и поныне древнейшая из датированных русских книг), Ипатьевская, Троицкая, Волынская летописи, Судебник Ивана Грозного, произведение древнерусской литературы «Моление Даниила Заточника» - это только малая часть найденного Карамзиным. Случайно обнаруженную им в 1809 году у коломенского купца Волынскую летопись Карамзин считал важнейшей из всех находок. Ему пришлось многое исправлять в истории XII и XIII веков, но он писал Тургеневу 17 сентября 1809 года, что рукопись: «Спасла меня от стыда, но стоила мне шести месяцев работы». 

Карамзин обнаружил «Хождение за три моря» в Троицком списке конца XV - начала XVI века. В примечаниях к VI тому «Истории государства Российского» он писал: «Доселе географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова века… Оно доказывает, что Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещённых, но равно смелых и предприимчивых; что индийцы слышали об ней прежде, нежели о Португалии, Голландии, Англии. В то время как Васко да Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш тверитянин уже купечествовал на берегу Малабара…».

По сути, Николай Михайлович Карамзин не писал русскую историю - он ее открывал. О своем методе он писал: «Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках; искал духа жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соединить в систему, ясную стройным сближением частей». Много лет спустя Пушкин написал: «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка - Коломбом».

Сам Николай Михайлович так писал о своей работе: «В труде моем бреду вперед, шаг за шагом, и теперь, описав ужасное нашествие татар, перешел в четвертый-на-десят век. Хотелось бы мне до возвращения в Москву добраться до времен Дмитрия, победителя Мамаева. Иду голой степью; но от времени до времени удается мне находить и места живописные. История не роман; ложь всегда может быть красива, а истина в простом своем одеянии нравится только некоторым умам опытным и зрелым. Если бог даст, то добрые россияне скажут спасибо или мне, или моему праху». 

8 января 1804 года Карамзин женился на Екатерине Андреевне Колывановой, побочной дочери князя А.И.Вяземского. В одном из писем Карамзин сделал такое признание: «Погруженный 18 месяцев в глубочайшую печаль, я снова нашел в себе способность к тому, чтобы любить и быть любимым. Я смею еще надеяться на счастье… Моя первая жена меня обожала; вторая же выказывает мне более дружбы. Для меня этого достаточно…» Это была необыкновенно умная женщина, очень красивая и добрая. Современники утверждали, что ее облик напоминал античных греческих богинь. Николай Михайлович говорил, что при помолвке они поклялись никогда не разлучаться и были обету верны. У них родилось 9 детей. «Жизнь мила, - писал Карамзин, - когда человек счастлив домашними и умеет работать без скуки».

В 1804 году Карамзины поселились в подмосковном имении Вяземских Остафьево. Прекрасно образованная Екатерина Андреевна помогала мужу в переписке готовых глав «Истории Государства Российского», а главное - обеспечивала душевный покой и условия для творчества, без которых был бы просто немыслим труд Карамзина.

Живший долгие годы в одном доме с Карамзиным брат его жены П.А.Вяземский вспоминал: «Карамзин был очень воздержан в еде и питии. Впрочем, таковым был он и во всем в жизни материальной и умственной: он ни в какие крайности не вдавался; у него была во всем своя прирожденная и благоприобретенная диетика. Он вставал довольно рано, натощак ходил гулять пешком или ездил верхом в какую пору года ни было бы и в какую бы ни было погоду. Возвратясь, выпивал две чашки кофе, за ним выкуривал трубку табаку (кажется, обыкновенного кнастера) и садился вплоть до обеда за работу, которая для него была также пища и духовная и насущный хлеб. За обедом начинал он с вареного риса, которого тарелка стояла всегда у прибора его, и часто смешивал его с супом. За обедом выпивал рюмку портвейна и стакан пива, а стакан этот был выделан из дерева горькой Квассии. Вечером, около 12-ти часов, съедал он непременно два печеных яблока. Весь этот порядок соблюдался строго и нерушимо, и преимущественно с гигиеническою целью: он берег здоровье свое и наблюдал за ним не из одного опасения болезней и страданий, а как за орудием, необходимым для беспрепятственного и свободного труда». Екатерина Андреевна всегда сопровождала мужа в пеших или конных прогулках - она была искусной наездницей. Она писала из Остафьева брату: «Погода очень благоприятствует нашим походам; те, что мы совершаем пешком, огромны, ибо никогда не делаем менее 7 верст... а вчера сделали еще больше...»

Комната Карамзина в Остафьево больше походила на келью, чем на кабинет. Профессор М.Н.Погодин так описывал кабинет Карамзина: «Голые штукатуренные стены, широкий сосновый стол, простой деревенский стул, несколько козлов с наложенными досками, на которых раскладены рукописи, книги, тетради, бумаги; не было ни одного шкафа, ни кресла, ни дивана, ни этажерки, ни пюпитра, ни ковров, ни подушек. Несколько ветхих стульев около стен в беспорядке». Такая спартанская обстановка соответствовала характеру и привычкам хозяина кабинета. Николай Михайлович сетовал, что трудно и медленно продвигается «единственное мое дело и главное удовольствие». Он писал брату: «Пишу теперь вступление, то есть краткую Историю России и славян до самого того времени, с которого начинаются собственные наши летописи. Этот первый шаг всего труднее мне, надобно много читать и соображать; а там опишу нравы, правление и религию славян, после чего начну обрабатывать Русские летописи… Все идет медленно и на всяком шагу вперед надобно оглядываться назад. Цель так далека, что боюсь даже и мыслить о конце».

В конце 1809 года Карамзин был представлен Александру I. «Государь изволил сказать несколько приветливых слов», - писал Карамзин брату. Сестра императора Великая княгиня Екатерина Павловна пожелала чтобы Карамзин написал «Записку О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». «С нетерпением жду Россию в ее гражданском и политическом состоянии», - писала великая княгиня Карамзину. «Записка» была готова к весне 1811 года. Это был блестящий очерк истории России, главной мыслью которого стала спасительная роль самодержавия, тесно связанного с православием. Наряду с этим «Записка» содержала критику политического курса Александра I на либеральные реформы: «требуем более мудрости хранительной, нежели творческой», «всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости», «для твердости бытия государственного безопаснее порабощать людей, нежели дать им не вовремя свободу». Он обращался к монарху: «Государь! История не упрекнет тебя злом, которое прежде тебя существовало (положим, что неволя крестьян и есть решительное зло), - но ты будешь ответствовать Богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих собственных Уставов». Публикация «Записки» в XIX веке была запрещена цензурой, и первое ее полное издание осуществилось только в 1988 году.

В 1810 году Карамзин едва не стал жертвой интриг П.И.Голенищева-Кутузова, попечителя московского университета. Голенищев-Кутузов в доносе на имя министра просвещения Разумовского писал о том, что сочинения Карамзина наполнены ядом вольнодумства, якобинства, «источают безначалие и безбожие», «Нужно необходимо его демаскировать как человека вредного обществу и коего писания тем опаснее, что под видом приятности преисполнены безбожия, материализма и самых пагубных и возмутительных правил». Этот гнусный донос был оставлен без последствий, но вскоре последовал новый - уже на высочайшее имя. Карамзина объявляли французским шпионом. Этот донос тоже был опровергнут, но работу над «Историей» он задержал.

В 1812 году Россия вступила в войну с наполеоновской Францией. Не имея возможности самому принимать участие в сражениях, Карамзин считал своим долгом не покидать Москву. «По крайней мере, не уподоблюсь трусам... Душе моей противна мысль быть беглецом», - писал он в те дни. Екатерина Андреевна с детьми уехала в Ярославль. «Я готов умереть за Москву, - писал Карамзин Дмитриеву. - Я рад сесть на своего серого коня и вместе с Московскою удалой дружиною примкнуть к нашей армии... Душа моя довольно тверда. Я простился и с Историей: лучший и полный экземпляр отдал жене, а другой в Архив иностранной коллегии. Теперь без истории и без дела». 1 сентября Николай Михайлович все-таки покинул столицу. Но времени на то, чтобы вывезти уникальную библиотеку и личный архив у него уже не оставалось.

Несмотря на то, что семья Карамзиных жила скромно, она внесла свою лепту, снарядив за свой счет более 70 ополченцев. Но и этого Карамзину казалось мало. Долг перед отечеством призывал его вступить в нижегородское ополчение: «Больно издали смотреть на происшествия, решительные для нашего отечества». Вскоре пришла весть об отступлении Наполеона. «Поздравляю с освобождением Москвы, - написал Карамзин 16 октября Вяземскому, - вчера мы узнали, что Наполеон вышел из нее, заслужив проклятие веков... Теперь работа мечу, а там работа уму. Я собирался было идти отсюда с ополчением к Москве, чтоб участвовать в ее предполагаемом освобождении, но дело обошлось и без меча историографического… Скажу вместе с тобой: как ни жаль Москвы, как ни жаль наших мирных жилищ и книг, обращенных в пепел, но слава Богу, что Отечество уцелело».

В Нижнем Новгороде Карамзин пробыл до лета 1813 года. Там на семью обрушилось горе - заболел и умер сын Андрей. Будущее Николаю Михайловичу виделось туманным: «Еще не знаю, где буду жить, на московском пепелище или в Петербурге, где единственно могу продолжать Историю, т. е. найти нужные для меня книги, утратив свою библиотеку. Теперь еще не могу тронуться с места... Боюсь загрубеть умом и лишиться способности к сочинению. Невольная праздность изнуряет мою душу. Авось весной найду способ воскреснуть для моего исторического дела и выехать отсюда. Здесь худо для нас, книжных людей». В сложных условиях эвакуации, не имея возможности продолжать работу, Карамзин много читал и размышлял. Он пришел к выводу о необходимости публикации уже написанных томов «Истории Государства российского», не дожидаясь завершения работы. После возвращения из Нижнего Новгорода в Остафьево в июне 1813 года Карамзин посетил Москву. Зрелище сожженной столицы потрясло его. «Я плакал дорогой, плакал и здесь; Москвы нет: остался только уголок ее. Не одни домы сгорели, самая нравственность людей изменилась в худое, как уверяют. Заметно ожесточение; видна и дерзость, какой прежде не бывало», - писал он И.И.Дмитриеву.

На семью продолжали наваливаться несчастья - после возвращения из эвакуации скоропостижно умерла дочь Наталья. Карамзин писал: «Последняя горесть наша сильно сжала мое сердце и прохладила к свету, следственно и к истории. Желаю скорее расплатиться с публикою, а там будь что будет… Если хочу жить, то единственно для Катерины Андреевны, для моего друга, и к работе теряю способность». Превозмогая боль, Карамзин вернулся к работе над «Историей Государства Российского». К счастью, Остафьево не было затронуто французами, и рукописи его уцелели. Под впечатлением пережитого во время Отечественной войны Карамзин написал оду «Освобождение Европы и слава Александра I». В мае он писал И.И.Дмитриеву: «Если буду жив, то непременно приложу усердное перо мое на описание французского нашествия». В августе 1813 года Карамзины вернулись в Москву. 

К концу 1815 года первые восемь томов «Истории Государства Российского» были написаны - результат 12 лет упорного титанического труда. В феврале 1916 года Карамзин приехал в Петербург, чтобы заручиться согласием государя на публикацию готовых восьми томов истории. Он ждал аудиенции шесть недель, и время ожидания не прошло впустую. Он тесно сблизился с членами румянцевского кружка любителей древностей и тепло был принят в возникшем незадолго до описываемых событий литературном обществе «Арзамас», в которое входили В.А.Жуковский, П.А.Вяземский, Д.Н.Блудов, Ф.Ф.Вигель, Д.В.Дашков, А.И.Тургенев и другие люди, связанные не только литературными, но и дружескими отношениями. В письмах жене он писал: «Здесь из мужчин всех любезнее для меня арзамасцы: вот истинная академия, составленная из молодых людей, умных и с талантом!.. Сказать правду, здесь не знаю ничего умнее арзамасцев: с ними бы жить и умереть». В этом дружеском кругу Карамзин читал отдельные главы «Истории». Публичные чтения приносили ему популярность, но высочайшего разрешения на публикацию заменить не могли. Граф Румянцев предложил Карамзину оплатить издание, но историограф отказался - ему важно было официальное одобрение императора. 

Александр I одобрил сочинение историографа и выделил на публикацию 60000 рублей. Карамзину предложили продолжить работу и поселиться в Петербурге. Николай Михайлович писал брату: «Петербург славный город, но жить в нем дорого, не знаю, как мы там устроимся». Российский государственный архив хранит «Дело об отводе статскому советнику Карамзину в Царском Селе особенного дома, для жительства его с семейством». В числе других там есть и письмо члена государственного совета графа Ю.П.Литта известному государственному деятелю тех времен Л.Н.Голицыну: «...для такового помещения г. Карамзина остается там один только кавалерский дом по Садовой улице, противу дома, занимаемого управляющим Царским Селом, имеющий в нижнем этаже 6 и в верхнем две комнаты, при коем в недавнем времени выстроены по распоряжению моему службы и людские. Но как дом сей с прочими таковыми вовсе не омеблирован, то не угодно ли будет вашему сиятельству отнестись о сем обстоятельстве к г. обергофмаршалу графу Николаю Александровичу Толстому, ибо без мебелей там жить неудобно». Весной Карамзин с женой и четырьмя детьми переехал в Царское село. В ту пору старшей его дочери Софье было четырнадцать лет, младшему сыну Александру - не было еще и года. Неделю спустя после переезда Карамзин писал Дмитриеву: «...мы живем по-здешнему в приятном месте. Домик изрядный, сад прелестный; езжу верхом, ходим пешком и можем наслаждаться уединением». С тех пор Карамзины жили в Царском селе, лишь на зимние месяцы перебираясь в Петербург. В эти годы Карамзин сблизился с Александром I и двором. Но он никогда не пользовался расположением монарха для того чтобы выхлопотать себе материальные блага и искренне негодовал, когда его награждали, так как был убежден, что «главное дело не получать, а заслуживать».

Николай Михайлович продолжал работать над окончательной подготовкой «Истории Государства Российского» для типографии, следил за публикацией первых ее томов. Издание затянулось на два года. Почти каждый день в Царском Селе Карамзиных навещал юный Пушкин. Он пользовался книгами из богатейшей библиотеки Карамзина, часто и подолгу беседовал с хозяином дома. Карамзин писал Вяземскому: «Нас посещают здесь питомцы Лицея: поэт Пушкин, историк Ломоносов и смешат своим добрым простосердечием. Пушкин остроумен». Пушкин в одном из своих лицейских стихотворений, обращенном к Жуковскому, вспоминал Карамзина:

Сокрытого в веках священный судия,
Страж верный прошлых лет, наперсник Муз любимый 
И бледной зависти предмет неколебимый
Приветливым меня вниманьем ободрил.

Пушкин слушал чтение глав «Истории Государства Российского». Позже в письме брату поэт отмечал, что ему запомнилось, как прямо во время чтения Карамзин изменил фразу в предисловии: «Библия для христианина то же, что история для народа. Этой фразой (наоборот) начиналось прежде предисловие Истории Карамзина. При мне он ее и переменил». Лицеист Горчаков сообщал в своих письмах: «...Пушкин заленился, верно, и на него действует погода. Очень часто ходит он к Карамзину, к нему очень хорошо расположен; не худо было бы, если бы там, в храме вкуса и познаний, он бы почерпнул что-нибудь новое и прекрасное, и ознакомил бы на досуге в прекрасных стихах… Пушкин свободное время свое во все лето проводил у Карамзина, так что ему стихи на ум не приходили, но так как Карамзин сегодня уезжает совсем, то есть надежда, что в скором времени мы услышим и знакомый голос дома лиры». Дружбу с семейством Карамзиных Пушкин сохранил на всю жизнь.

Осенью 1818 года Карамзины поселились в Петербурге в доме Екатерины Федоровны Муравьевой. Михаил Никитич Муравьев был другом Карамзина, именно он в 1803 году выхлопотал ему должность историографа. В 1807 году он умер, но с его семьей - вдовой и подрастающими детьми Никитой и Александром - у Карамзиных сложились теплые дружеские отношения. Никита впоследствии стал одним из главных идеологов и основателей декабристского движения. Постоянными гостями этого дома были братья Муравьевы-Апостолы, Николай Тургенев, Сергей Трубецкой, Павел Пестель. Вечера в доме Муравьевых постепенно принимали политическую окраску. Карамзин - историограф российского государства, сторонник самодержавия - уединенно жил под этим гостеприимным кровом. Дни он проводил за корректурой «Истории». Спустя почти полвека М.Муравьев-Апостол писал: «Он жил у тетушки, мы его видели ежедневно, входили в спор с ним насчет его взглядов на тогдашние события».

В 1818 году были изданы первые 8 томов «Истории Государства Российского». Трехтысячный тираж разошелся менее чем за 25 дней. «Сбыл с рук последние экземпляры моей Истории, - сообщал Карамзин 28 февраля 1818 года в письме А.Ф.Малиновскому, - и дня через два буду свободен от книжных хлопот. Это у нас дело беспримерное, в 25 дней продано 3 тысячи экз.». 11 марта он написал другу своему И.И.Дмитриеву, что сверх трех тысяч проданных у него требовали еще шестисот: «...Наша публика почтила меня выше моего достоинства». Известный государственный деятель того времени М.М.Сперанский писал: «История его есть монумент, воздвигнутый в честь нашего века, нашей словесности». Василий Андреевич Жуковский писал: «... Я гляжу на историю нашего Ливия, как на мое будущее: в ней источник для меня и вдохновения и славы». 

Но споры вокруг «Истории Государства Российского» разгорелись нешуточные. Одни называли труд Карамзина величайшим творением, другие обвиняли его в неумении писать на русском языке, смешивании старого языка с новым, книжного с разговорным, высокого с простым. Но наиболее острые обвинения касались не литературного стиля автора, а самой идеи Истории. Весной 1820 года Екатерина Андреевна Карамзина писала Вяземскому: «Кто знает, мой дорогой князь Петр, кто знает, может быть, в один прекрасный день, когда мы соединимся в одном городе, вы не захотите более нас видеть, - ведь что до вашего брата либерала, вы не более терпимы к таким вещам; нужно думать одинаково с вами, без этого не только вы не можете любить человека, но даже его видеть. Я шучу, включая вас в их число, ибо характер моего мужа мне порукой, что мы останемся братом и сестрой, несмотря на различие политических мнений. Жуковский заходит к нам раз в месяц; у г-на Пушкина что ни день, то дуэль; благодарение богу, что дело не дошло до убийства, потому что противники остаются невредимы. Г-н Муравьев печатает критику на Историю мужа. Вы видите по этому краткому отчету, что нам не слишком хорошо в обществе, которое посещало нас весьма усердно».

Сразу же после выхода в свет восьми томов появилось опровержение Никиты Муравьева, начинавшееся полемически: «История принадлежит народам!», и содержавшее последовательное отрицание монархической концепции автора «Неужели творение сие не возродило многих различных суждений, вопросов, сомнений! Горе стране, где все согласны. Можно ли ожидать там успехов просвещения?... Смотреть на историю единственно как на литературное произведение есть унижать оную. Мудрому историку мы простим недостаток искусства, красноречивого осудим, если он не знает основательно того, о чем повествует». Никита Муравьев был не одинок в своих суждениях. Н.И.Тургенев писал брату Сергею: «Карамзин, сколько я заметил, думает и доказывает, что Россия стояла и возвеличилась деспотизмом, что здесь называют самодержавием» и в другом письме: «Хваленый их Карамзин подлинно кажется умным человеком, когда говорит о русской истории; но когда говорит о политике... то кажется ребенком». М.Муравьев-Апостол называл творение Карамзина «царедворной подлостью». Появилась едкая эпиграмма, авторство которой приписывали Пушкину: 

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута.

Позднее Пушкин писал об эпиграмме на Карамзина, авторство которой он не признавал, но и не отрицал: «Это не лучшая черта моей жизни». В автобиографических заметках он отмечал: «У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина - зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам. Ноты «Русской истории» свидетельствуют обширную ученость Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению. - Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения. Они забывали, что Карамзин печатал «Историю» свою в России; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностию историка, он везде ссылался на источники - чего же более требовать было от него? Повторяю, что «История Государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».

Карамзин не одобрял радикальных взглядов и политического вольнодумства. Он был уверен, что самодержавие - это фундамент, на котором держится Россия. Однако, когда над вольнолюбивым Пушкиным в 1820 году сгустились тучи, Карамзин писал Дмитриеву: «Служа под знаменем либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч. и проч. Это узнала полиция. Опасаются следствий. Хотя я уже давно, истощив все средства образумить эту беспутную голову, предал несчастного Року и Немезиде, однако ж, из жалости к таланту, замолвил слово, взяв с него обещание уняться. Не знаю, что будет. Мне уже поздно учиться сердцу человеческому, иначе я мог бы похвастаться новым удостоверением, что либерализм наших молодых людей совсем не есть геройство и великодушие».

Карамзин продолжал работать над следующими томами «Истории Государства Российского». IX том содержал описание последнего периода царствования Ивана Грозного на протяжение почти четверти века, когда произошла «ужасная перемена в душе царя». Карамзин подробно и объективно с указанием выписок из летописей, хроник и других сохранившихся документов показал превращение умного и даже просвещенного монарха в «изверга вне законов, вне правил и вероятностей рассудка». Работая над IX томом, Карамзин отразил в нем волнения, тревожившие его душу, размышления честного историка над судьбами своей родины. Жизнеописание Ивана Грозного заканчивается словами: «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его История всегда полезна, для Государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели - и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении Самодержавном, выставить на позор такого Властителя, да не будет уже впредь ему подобных! Могилы бесчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в Истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства, всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования, веля уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои исступления». 

Карамзин как государственный историограф был освобожден от цензуры, но все же колебался, отдавая в печать девятый том. «Мне трудно решиться на издание 9-го тома: в нём ужасы, а цензурою моя совесть. Я говорил об этом с Государем: он не расположен мешать исторической откровенности, но меня что-то останавливает», - писал Карамзин Дмитриеву в августе 1819 года. Выход в свет IX тома в 1821 году вызвал небывалый общественный интерес, успех его превзошел все ожидания. В то время в ходу была шутка о том, что улицы опустели, потому что все углубились в царствование Ивана Грозного. Кондратий Рылеев писал: «Ну Грозный! Ну Карамзин! Не знаю, кому больше удивляться - тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита». Он же говорил и о том, что его друзья Бестужев и Муравьев, которые после прочтения первых восьми томов истории упрекали Карамзина в приверженности к монархизму, теперь стали самыми горячими его почитателями.

В 1818 году Николай Карамзин был избран почетным членом Петербургской Академии Наук. В 1824 году из печати вышли 10-й и 11-й тома «Истории...». Карамзин писал Дмитриеву: «Работа сделалась для меня опять сладка: знаешь ли, что я с слезами чувствую признательность к небу за свое историческое дело? Знаю, что и как пишу; в своем тихом восторге не думаю ни о современниках, ни о потомстве: я независим и наслаждаюсь только своим трудом, любовию к отечеству и человечеству. Пусть никто не будет читать моей «Истории»: она есть, и довольно для меня... За неимением читателей могу читать себя и бормотать сердцу, где и что хорошо».

В 1824 году Карамзин получил титул действительного статского советника. Александр I знал неприязнь Карамзина к чинам и наградам и подчеркивал, что награда дана историографу, а не Карамзину.

В последние месяцы своей жизни он добивался места русского консула во Флоренции. Это означало отказ от должности историографа. Но это было глубоко продуманное решение. Позднее в письме, обращенном к потомству, вспоминая беседы с императором Александром I, Карамзин писал: «Я всегда был чистосердечен, Он всегда терпелив, кроток, любезен неизъяснимо; не требовал моих советов, однако ж слушал их, хотя им, большею частию, и не следовал, так, что ныне, вместе с Россиею оплакивая кончину Его, не могу утешать себя мыслию о десятилетней милости и доверенности ко мне столь знаменитого Венценосца: ибо эти милость и доверенность остались бесплодны для любезного Отечества».

В ноябре 1925 года умер император Александр I. Эта смерть была тяжелым потрясением для Карамзина. Историографу казалось, что именно этот монарх мог воплотить его мечту об идеальном царствовании. Карамзин нашел в себе силы и стал ежедневно бывать во дворце. Он стремился высказать наследникам то, что не успел донести до покойного императора. Сохраняя деликатность, Карамзин все же критиковал. Во время одной из бесед императрица Мария Федоровна воскликнула: «Пощадите, пощадите сердце матери, Николай Михайлович!». На это Карамзин ответил: «Я говорю не только матери государя, который скончался, но и матери государя, который готовится царствовать».

По поручению Николая I Карамзин составлял манифест о его вступлении на престол. «Без моего искания удостоенный доверенности», - писал позднее Карамзин. Но из манифеста удалили все, что по убеждению Карамзина должно было составить фундамент нового царствования: «истинное просвещение ума», и «мирную свободу жизни гражданской», и фразу: «да будет престол наш тверд законом и верностию народною». Однако Николай Михайлович все-таки сохранил свой вариант манифеста для потомства и сопроводил его запиской: «Нашли тут повод к толкам, вид самохвальства, излишние обязательства; велели переделать, выпустить все, что выразило бы характер или намерения нового царствования… Один Бог знает, каково будет наступившее царствование. Желаю, чтобы это сообщение было любопытно для потомства: разумею, в хорошем смысле. Сыновьям моим благословение, потомству приветствие из гроба!».

14 декабря 1825 года, в день присяги Николаю, Карамзин с дочерьми фрейлинами явился во дворец. Получив известие о восстании, он вышел на улицу. Он был на улицах Парижа в 1790 году и в 1825-м - он пошел на Сенатскую площадь. 19 декабря он написал Дмитриеву: «Мы здоровы после здешней тревоги 14 Дек. Я был во Дворце с дочерьми, выходил и на Исаакиевскую площадь, видел ужасные лица, слышал ужасные слова, и камней пять-шесть упало к моим ногам… Милая жена моя нездоровая прискакала к нам во дворец около семи часов вечера… Войско ночевало, среди огней, вокруг Дворца. В полночь я с тремя сыновьями ходил уже по тихим улицам, но в 11 часов утра, 15 Дек., видел еще толпы черни на Невском Проспекте. Скоро все успокоилось, и войско отпустили на казармы… Вот нелепая трагедия наших безумных Либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ими не так много!».

Существует свидетельство, донесенное до нас А.Е.Розеном в «Записках декабриста»: «Журналы и газеты русские твердили о бесчеловечных умыслах, о безнравственной цели тайных обществ, о жестокосердии членов этих обществ, о зверской их наружности. Но тогда журналы и газеты выражали только мнение и волю правительства; издатели не смели иметь своего мнения, а мнения общественного не было никакого. Из русских один только H.M.Карамзин, имевший доступ к государю, дерзнул замолвить слово, сказав: «Ваше величество! заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века!».

Ночь, проведенная на Сенатской площади, стала причиной сильнейшей простуды, от которой Николай Михайлович уже не оправился. В начале 1826 года простуда постепенно осложнилась воспалением легких. Доктора советовали ему ехать на лечение в Европу, но он продолжал хлопотать о месте дипломата во Флоренции и считал, что только путешествие его может излечить. Он писал Вяземскому: «С этого места сорвала меня буря или болезнь, и я имею неописанную жажду к разительно-новому, к другим видам природы, горам, лазури италианской. Никак не мог бы я возвратиться к своим прежним занятиям, если бы здесь и выздоровел». Письмо Дмитриеву 16 апреля 1826 года: «Теперь устраиваем в мыслях, как и куда ехать… Говорят, что первым моим лекарством должно быть море: увидим, если Бог даст. Но я слишком расписался, имея еще слабую голову. И самых ближних приятелей впускают ко мне только на минуту; задыхаюсь от разговоров, куда девалась моя железная грудь?.. Устал. Навеки твой Н.Карамзин». 

13 мая 1826 года Карамзин получил высочайший рескрипт: «Николай Михайлович! Расстроенное здоровье ваше принуждает вас покинуть на время отечество и искать благоприятнейшего для вас климата. Почитаю за удовольствие изъяснить вам моё искреннее желание, чтобы вы скоро к нам возвратились с обновлёнными силами и могли снова действовать для пользы и честь отечества, как действовали доныне. В то же время и за покойного государя, знавшего на опыте вашу благородную, бескорыстную к нему привязанность, и за себя самого, и за Россию изъявляю вам признательность, которую вы заслуживаете и своею жизнью, и как писатель. Император Александр сказал вам: «Русский народ достоин знать свою историю». История, вами написанная, достойна русского народа. Исполняю то, что желал, чего не успел исполнить брат мой. В приложенной бумаге найдёте вы изъявление воли моей, которая, будучи с моей стороны одною только справедливостью, есть для меня и священное завещание Императора Александра. Желаю, чтобы путешествие было вам полезно и чтобы оно возвратило вам силы для довершения главного дела вашей жизни». 

В приложении повелевалось производить Карамзину по случаю отъезда за границу для лечения 50 тысяч рублей в год. Сумма эта после него должна была выплачиваться его жене, сыновьям до вступления их в службу и дочерям до выхода замуж. Карамзин был тронут: «…никогда скромные мои желания так далеко не простирались…. если сам уже не буду пользоваться плодами такой царской, беспримерной у нас щедрости, то закрою глаза спокойно: судьба моего семейства решена наисчастливейшим образом». Средства на дорогу были, но Карамзин был уже не в состоянии покинуть Петербург. 

22 мая (3 июня) 1826 года Николай Михайлович Карамзин скончался. Он был похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры Петербурге.



Незаконченный XII том «Истории Государства Российского» был издан уже после смерти автора.

В 2011 году о Николае Карамзине был снят документальный фильм «Несть лести в языце моем». Он состоял из четырех частей.

Первая часть фильма называлась «Драгоценная рукопись».

Вторая часть – «Апрель жизни».
 

Третья часть - «В тишине страстей мятежных».
 

Четвертая часть – «Поэт и Царь».
 

Текст подготовила Елена Побегайло

Использованные материалы:

Сиповский В.В. «О предках Н.М. Карамзина» // Русская старина, 1898. – Т. 93. - № 2. – С. 431-435. – Сетевая версия – И. Ремизова 2006.
Н.Я.Эйдельман «Последний летописец»
И.И. Дмитриев «Взгляд на мою жизнь»
Ю.М.Лотман«Сотворение Карамзина. Роман -реконструкция»
Ю.М.Лотман «Творчество петербургского периода. Друзья и наставники Пушкина»
Н. Я. Эйдельман «Карамзин и Пушкин. Из истории взаимоотношений» 
В. Вацуро «Подвиг честного человека»
Н. И. Греч «О жизни и сочинениях Карамзина» 
Материалы сайта www.lit-info.ru
Материалы сайта www.omiliya.org
Материалы сайта www.den-za-dnem.ru
Материалы сайта www.historik.ru
Материалы сайта www.tsarselo.ru
Материалы сайта www.portal-slovo.ru
Материалы сайта dic.academic.ru
Материалы сайта www.rummuseum.ru
Материалы сайта www.vparke.ru
Материалы сайта www.his.1september.ru
Материалы сайта www.hrono.ru

Чтобы помнили